Виктор Бурцев

Пленных не брать!

Порой наступишь ненароком на лягушку, вздрогнешь от омерзения: какая гадость! – но только и всего. Куда ужасней прикоснуться, хотя бы слегка, к телу человека: сей же миг растрескаются и разлетятся мелкими чешуйками, как слюда под ударом молотка, пальцы, и долго еще будет судорожно сокращаться желудок – так мучительно трепещет на деревянном настиле палубы сердце выпотрошенной акулы. Столь отвратительны друг другу люди! Прав ли я? Возможно, что и нет, хотя скорее всего да.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДОРОГОЙ КАРЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ...

1

С прискорбием сообщаем, что ваши услуги в качестве гражданина больше не требуются.

– Сколько просишь? – спросил цыган, задумчиво глядя на электробритву.

– Неплохо бы тысяч пятьсот... – заискивающе сказал я, внутренне себя растаптывая.

Цыган хехекнул, почесал под левой мышкой и пошел прочь. Я догнал его и ухватил за скользкое пиджачное плечо. От него воняло чесноком, дерьмом и куревом.

– Ну что я с ней делать стану? – рассудительно поинтересовался цыган, не оборачиваясь. – В задницу вставлять?

– А хотя бы, – зло ответил я. – Никогда не поверю, что не придумаешь. Продашь небось втридорога. Ты смотри, рома, бритва-то японская, «Панасоник»!

Цыган повернулся, хитро посмотрел на меня и ловким движением извлек из кармана мятую сотню.

– Всё равно никто не купит, понял? Ну, еще полтинник добавлю.

И он ушел с моей бритвой в уродливой, бесформенной сумке из синего брезента, а я остался стоять посреди рынка, тиская в кулаке сто пятьдесят тысяч. Главное, что сволочь цыган был стопроцентно прав. При нынешней подаче электричества все брились безопасками. Вот если бы пакетик «Бика» заиметь... Небось за те же пол-лимона свободно бы продал. Только хрен бы я продавал, себе бы оставил.

Но это всё ерунда. Пойду хоть пожру по-человечески, раз уж провернул такое дельце.

И я пошел в столовую. Столовая помещалась в аккурат за углом, возле большого здания с надписью крупными буквами «бомбоубежище» на облупленной стене. Возле входа сидели нищие – от древних старух с иконами до безногого парня лет двадцати трех в драной камуфляжной куртке, с медалью за украинскую кампанию. Я бы дал ему штук пять, но мелочи не было. Да и медаль могла быть куплена тут же, на рынке, а ноги, типа, поездом отрезало по пьянке, уснул на рельсах. Или отморозил опять же по пьяному делу.

Зал по обыкновению кишел разномастным народом – многие продолжали здесь начатые на рынке торговые операции, другие просто ели, третьи грелись и смотрели, что бы такое стибрить. Отдельной компанией у стены жались раковые больные и спидоносцы – их по привычке избегали, хотя рак-то не заразен... Их, по идее, кормили по каким-то особым талонам, но никто этих талонов не видал, а жрали раковые ту же бурду, что и все. Я осмотрелся: в правом дальнем углу вроде бы было поспокойнее и даже просматривались свободные места за сколоченным из горбылей и ДСП столом.

Пока я тискался туда, мне три раза пытались продать «настоящую кристалловскую водку», а какой-то хмырь откровенно попробовал влезть в карман, за что я наступил ему на ногу. Поскольку хмырь был в шлепанцах, а я – в армейских ботинках с подковками, это произвело достойный эффект.

За столом обнаружился один дальний знакомый – парень по кличке Дрозд, вроде бы рабочий с гидропонных установок, хлебавший мутный рыбный суп, сваренный из поставляемой хитрыми японцами муки. По слухам, раньше они пускали эту муку на удобрения, а теперь везут к нам в качестве компенсации за острова и Сахалин. Видал я ту муку – желтая, вонючая.

– Здоров, Валерик, – сказал Дрозд, шлепая рукой по занозистой доске, изображающей лавку. – Жрать пришел?

– Кушать... Ты место мне подержи, я пойду возьму чего. Что там у них есть?

– А что всегда. Суп японский, пюре и капуста квашеная.

Меню столовой разнообразием не отличалось, иногда вместо пюре была тушеная капуста, а вместо квашеной – сырая. Летом давали яблочный компот, но сейчас, в мае, о компоте и речи не могло идти. По крайней мере в этой столовой.

Вообще-то с моими полутора сотнями я мог побить ноги в более приличное заведение, но стоило ли? Рассуждая так, я взял чуть теплую миску с супом, тарелку с размазанным по ней пюре из картофельного порошка, серую в черных точечках капусту брать не стал, прижал локтем к боку кусок хлеба и вернулся на свое место. Дрозд исправно стерег его.

– Может, махнем по граммулечке? – предложил он. – У меня получка завтра, а я дома в пальто старом заначку нашел, уж не знаю, когда ее туда и сунул... Нажрался, видно, вот и спрятал.

– Махануть можно, а не подохнем? Сам знаешь, что тут продают, – засомневался я, погружая ложку в суп.

– Есть надежный дядька, сейчас метнусь к нему и принесу.

Дрозд поднялся и ввинтился в толпу. На освободившееся место тут же наловчилась сесть костлявая тетка с двумя тарелками капусты, но я цыкнул на нее, и тетка, негодуя, исчезла. Впрочем, Дрозд вернулся быстро и водрузил на стол поллитровку с розоватой жидкостью. На бутылке виднелись следы наклейки: «Зубровка».

– Не ослепнем? Розовая, сволочь, – заметил я. – А если метиловый?

– Херня. Я пил много раз, не ослеп. Дядька ее из какой-то химии гонит, но очищает. Бывший главный инженер с полимерного, даже, кажется, доктор наук. Пахнет, что характерно, малиной.

– Тогда давай.

Мы приложились прямо из горла, и я отметил про себя, что дядька и впрямь знает в выпивке толк. По крайней мере помереть не придется. Доктор наук, как-никак. И малиной пахло.

После третьего прикладывания в голове появилось приятное кружение. Я пихал в себя холодное пюре, а Дрозд, у которого закуска кончилась, дымил самокруткой из корейского эрзац-табака. Снаружи пошел дождь, и на стол крупно закапало с потолка.

– Ну что? – спросил он. – Не работаешь сегодня?

– Я уже третий день не работаю. Закрыли нас, – поведал я. – Бритву сегодня продал цыгану, хорошая была бритва, «Панасоник».

– Хрен с ней, всё равно света нету, – махнул рукой Дрозд. Его хищное продолговатое лицо внезапно озарилось, и он воскликнул: – Слушай, а пойдем это самое?

– Чего?

– Ну, к девкам пойдем. Перепихнемся!

Его сосед слева оторвался от разрушения и поглощения капустных бастионов и с интересом посмотрел на нас.

– Ты, мужик, лопай. Я не тебя пихаться зову, – грубо сказал ему Дрозд и продолжал: – Перепихнемся, водочки попьем, может, пожрать даже чего спроворим у девок. У меня кое-что осталось, и бритву твою проссым за всю мазуту. Или тебе деньги на что другое нужны?

Я подумал, машинально выскребая тарелку. Допустим, приберегу я эти бабки. Проем через неделю при самой жесткой экономии. И что с того? А тут и девки, и выпивка, и жратва... Ну, жратва, конечно, под вопросом, но вариант интересный. Ни на что мне эти паршивые деньги не нужны, коза им хозяин, решил я и спросил:

– А где девки живут?

– А у вокзала, – блестя глазками, сказал Дрозд. – Где Путину памятник. Там общежитие раньше было, а как потом фабрика швейная сгорела, так они жить и остались. С ОМОНом пробовали выгонять, так бабам-то что, чего надо наружу выставил – вот и весь ОМОН... Плюнули на них, так и живут. Я на той неделе познакомился. Только надо водки купить и закуски чуть-чуть для начала, а там у них самих еще найдется. А то не пустят.

– Бери у своего доктора еще пузырь, а насчет закуски разберемся, – скомандовал я и сунул недоеденный хлеб в карман.

Дрозд обрадовано поскакал за выпивкой, а я пошел наружу.

Дождь все еще шел – слабенький и тепленький. Видно, скоро погода на поправку пойдет... Напротив, у покосившегося забора, степенный и благообразный мужик в дерматиновом плаще кормил сеном лошадь. Лошадь, запряженная в очень приличного вида, зеленую телегу, косилась на меня умным черным глазом и вкусно хрумкала. Сельский, наверно, мужик, из зажиточных – вон, и телега у него какая, и кобыла вроде не сдыхает, и ног у нее сколько природой положено...

Через тучки неожиданно ударило солнышко, и мир – включая меня самого, правильную лошадь, зеленую телегу и степенного мужика – показался мне на редкость милым и добрым. Наверное, докторова выпивка заработала на полную мощность.

– Отец, у тебя курить не найдется? – совсем растаял я, обращаясь к мужику. У таких махра всегда имеется, самосад.

Мужик сунул лошади еще пук сена и вычурно спросил:

– А х... не хочешь ли?

– Экий ты, отец, серьезный, – удивился я. – Пожалел божьему человеку папироску.

– Этаких божьих людей полезно на деревьях за ноги вешать, – ответствовал мужик, после чего повернулся ко мне дерматиновой спиной, ясно давая понять, что разговор окончен.

Я хотел уже объяснить этому долбаному фермеру, что ему следует и чего не следует позволять себе в городской черте, но кто-то потряс меня за рукав. Это был лучезарный Дрозд.

– Ну, пойдем, что ли?

– Ты чего, хотел мужику звезды дать?

– Опомнился, – буркнул я.

Мы топали по расползшемуся асфальтовому тротуару вниз по улице Героя России Кадырова. Когда я совсем маленькой соплей тут бегал и в окна женской бани кварталом ниже подсматривал, улица называлась не то Космонавтов, не то Полярников, сейчас уже не помню... И те и другие теперь на хрен никому не нужны.

– А что я? Я подошел, ничего не заметил... Может, вернемся? Отхерачим мужика, полезное что заберем.

– Свалил уже небось мужик. Да и правильно, что не сунулись: у крестов этих чего только под сеном не запасено. Из автомата полоснул бы, и вся звезда.

Мимо проезжали редкие автомобили, в основном ведомственные. В облезлых, допотопных «Жигулях» скучал милиционер, который вроде должен был следить за движением, но в связи с почти полным отсутствием такового не знал, чем заняться, и потому пристал к нам.