Хизер Гротхаус

Пробуждение любви

Пролог

Октябрь 1101 года

Константинополь

Удушливый запах ладана казался неотвратимым, как сама смерть. Отовсюду неслись крики, плач и проклятия. От скрежета и звона металла о металл, когда медицинские инструменты сбрасывались в кучи разрубленных доспехов и испорченного оружия, невыносимо болели уши. Звучная латынь слетала с бледных губ облаченных в халаты мужчин, придавая некоторую святость длинному грязному помещению. Люди напоминали марионеток, привязанных к огромному распятию, висевшему в дальнем конце помещения. Тела, распластанные на покрытом сеном полу, пытались вырваться из рук вспотевших от напряжения хирургов.

Это место не могло быть больницей для правоверных.

Родерику казалось, будто он очутился в преддверии ада.

Отовсюду неслись душераздирающие стоны, запах ладана не мог приглушить зловоние болезненного гниения полутора сотен человек. Мужчины, как и Родерик, лежали в обкуриваемой комнате, словно наполовину обработанное мясниками мясо. Удушающий дым казался Родерику самой смертью. Он чувствовал ее горячее дыхание, его била лихорадка, лишавшая его способности разумно мыслить.

Родерик ждал, когда наконец за него возьмется хирург. Скорее бы! Хью сказал, что ждать придется недолго. С каждым днем Родерику становилось все хуже и хуже. Он до того измучился, что не в силах был издать даже слабый стон. После злополучной битвы при древнем городе Гераклея, в которой он участвовал вместе с Хью, оба вернулись в огромный Константинополь, точнее, в одну из его больниц, вопреки протестам Родерика.

— В Константинополе тебя вылечат, — успокаивал его Хью. — Главное — выдержать путь до столицы. Ты должен, Рик, ты просто обязан!

И Родерик выдержал, хотя не знал, как это ему удалось. Он хотел умереть, чтобы избавиться от боли, причиняемой многочисленными ранениями, и избежать бесславного возвращения к отцу в Англию.

Глаза Родерика наполнились слезами. Магнус Шер-бон надеялся, что сын вернется окруженный почетом и славой, что привезет сокровища, такие, как сам Магнус привез, вернувшись из похода. Родерику казалось, что он слышит слова отца: «Никчемный неудачник! Рожденный из чрева матери, ты такой же, как она. Слабак! Ты не мой сын. Ты — мой позор».

Единственная слеза наконец вытекла из левого глаза Родерика, поползла по щеке и упала на грубое, подложенное под голову одеяло. Слеза оставила мокрую полоску, такую же холодную, как и ненависть, которую она воплощала.

— Он идет сюда, Рик! Посмотри! — Хью сжал левое плечо Родерика, а голос его звучал так, словно он хотел вызвать восторг и возбуждение у малыша. Левое плечо и рука раненого были единственным местом, которого его друг мог коснуться, не вызывая еще большую боль, — их защитил прочный английский щит, пристегнутый к предплечью Родерика.

Он позволил голове упасть влево, благодарный за то, что хирург не приблизился с другой стороны комнаты, иначе поврежденная часть лица Родерика — опухшая и зашитая юношей-сарацином — не позволила бы ему увидеть врача. Родерик почувствовал, как грубый кетгут впился в его распухшее лицо — от переносицы, по скуле и за правым виском. Вид длинной больничной комнаты был ограничен горизонтальной щелочкой его левого глаза, а правым глазом он вообще ничего не видел. Возможно, его уже просто не было в глазнице; он не мог заставить себя спросить об этом Хью. Нос был сломан, скула раздроблена. С тех пор как его стащили с лошади во время той кровавой мясорубки, единственным звуком в правом ухе был неясный рокот, напоминавший бурю в океане за скалами его родного дома.

Родерик знал, что у него серьезные раны на голове. Однако с рукой дела обстояли еще хуже — с правой рукой, в которой он держал меч. И левая нога…

К койке Родерика приблизился хирург, чья блуза и кожаный передник поверх нее были покрыты пятнами крови. Два бледных худых парня следовали за хирургом, неся его медицинские инструменты в плоских мелких корзинах. Седые волосы врача, длинные и густые, доходили до плеч, несколько прядей выбились из тугого кожаного узла, завязанного на затылке, и их концы выглядели так; словно их окунули в кровь. Холодные глаза были глубоко посажены, губы крепко сжаты и почти невидимы. Он двигался быстро, руки раскачивались по бокам и выглядели так, словно принадлежали сарацину, — темно-коричневые, с черными ногтями.

При приближении хирурга раненого охватил страх, он молил Бога о том, чтобы умереть, прежде чем к нему подойдет ученый муж. Никогда раньше он не испытывал подобного страха.

Родерик дернулся.

— Что у него? — спросил хирург у Хью, вытягивая зловещие руки и задавая вопросы, еще даже не склонившись над койкой. Твердые пальцы исследовали лоб Родерика, грубо поворачивая иссеченный череп и заново вызывая жуткую боль. — Рана головы? — Руки с невероятной силой сжали раздробленную правую руку раненого. — И рука. Швы нанесены как нельзя лучше. Лихорадка, да?

Казалось, Хью наконец обрел голос, чтобы ответить на резкие, грубоватые вопросы и заключения хирурга, произнесенные без всякой симпатии.

— Да-да, мэтр. Да, лихорадка. Швы, похоже, крепкие, но лихорадка все усиливается после сражения. Думаю, возможно, это из-за ноги… — Прежде чем Хью успел закончить, пожилой мужчина устремился к левой ноге раненого и сдернул запятнанное кровью покрывало. Родерику подумалось, что он почувствовал запах собственной раны от движения воздуха, вызванного хирургом, хотя его нос уже две недели был слишком распухшим, чтобы дышать им.

Хью приблизился к ноге Родерика и продолжил:

— Похоже, острие копья, которое поразило его, было пропитано…

— Да, ядом, — перебил его хирург. — И как раз в самую икру. Я неоднократно наблюдал подобные случаи. Отвратительная штука. — Хирург бросил покрывало на ногу раненого и щелкнул пальцами в сторону сопровождавших его парней. Они прошли мимо койки Родерика, не удостоив его даже взглядом.

Пожилой врач взглянул на Хьюго:

— Он умрет. — Затем хирург появился в поле зрения Родерика, склонившись над ним. — Проснулся, да? Отлично. Ты скоро умрешь, молодой человек, — почти прокричал он, словно знал, что у Родерика пострадал и слух. — Ты понимаешь?

Родерик хотел кивнуть и подумал, что его подбородок дернулся вниз. Он был счастлив, что этот человек больше не будет трогать его. У него закрылся здоровый глаз.

— Нет! — закричал Хью. Родерику не хотелось вновь открывать глаз, но он понял, что Хью заботится о нем. Хью, схвативший хирурга за руку, появился в узкой полоске зрения раненого. — Нет, он не может умереть. Вы должны что-то сделать.

Пожилой врач высвободил руку и холодно произнес:

— Яд находился в нем слишком долго. Если бы я оказался возле него, когда это случилось, возможно… Но сейчас любое лекарство будет попросту зря потрачено на него — это все равно что вылить его на землю, а у нас его крайне мало. Он отойдет к утру. Прощайте.

— Нет! — снова вскричал Хью и почти оторвал хирурга от земли. — Попробуйте понять — он спас мне жизнь. Если вы можете сделать хоть что-нибудь…

— Мой дорогой, вы видите людей, которые здесь лежат? — спросил хирург. — Думаете, их жизнь менее ценна, чем жизнь вашего друга?

— Да, — немедленно ответил Хью. — Именно так я и думаю.

— А я — нет! — повысил голос хирург, и Родерик мысленно согласился с ним. Хирург повернулся, чтобы уйти, но Хью снова схватил его за руку и упал перед ним на колени:

— Пожалуйста, мэтр, пожалуйста! Умоляю вас. — Просительные нотки в голосе Хью и вид его, прижимающегося к руке, покрытой засохшей кровью, заставили левый глаз Родерика снова закрыться. Ему невыносимо было видеть, как мужчина-воин молит о таком безнадежном и недостойном деле.

— Разве я не спас бы его, будь это в моих силах? — услышал Родерик слова хирурга, сказанные более спокойным и мягким тоном.

— Пожалуйста! — был единственный ответ Хью. Раненый услышал короткий вздох и затем:

— Парень! — Быстрые шаги и шуршание. — Это облегчит его боль. Боюсь, это все, что я могу предложить. Сначала — самая маленькая доза, понятно? На кончике ногтя, если вы не хотите проявить милосердие к нему и сразу его убить. Он может оставаться здесь, пока не умрет, затем его нужно будет унести отсюда. У нас не хватает коек.

Торопливые шаги хирурга удалились от Хью.

— Да благословит вас Бог, мэтр. Спасибо, большое спасибо, — бросил ему вдогонку Хью.

В следующее мгновение Родерик почувствовал на лихорадочном и пульсирующем лице дыхание друга и услышал звук вынимаемой из пузырька маленькой пробки.

— Вот, Рик, вот на что я надеялся. Открой рот. — Он почувствовал, как грубый палец Хью проник ему в рот и потер десны. Щекочущее тепло наполнило рот Родерика, затем палец вернулся вновь. И еще раз.

Его друг собирался убить его? Родерик как можно шире открыл здоровый глаз и вдруг почувствовал, как голова начала медленно гудеть и кружиться.

Лицо Хью, покрытое потом, поплыло перед ним, когда тот дрожащими пальцами пытался закрыть пробкой маленький стеклянный пузырек.

— Ну давай, давай же, черт тебя подери! — пробка наконец вошла, и Хью спрятал пузырек внутрь накидки.

— Хью? — попытался прошептать Родерик, но услышал только неясный звук, слетевший с его губ. Однако этого было достаточно, чтобы привлечь внимание друга.

— Это нелегко, я знаю. — Хью склонился над раненым, запихивая в грубый мешок их нехитрые пожитки, разбросанные по бокам койки Родерика. — Но тебе это необходимо — мы убираемся отсюда, Рик. Я отвезу тебя к…

— О! — простонал раненый.

— Да. — Хью поднялся и исчез из поля зрения Родерика, но его слова были болезненно ясны, поскольку раненый почувствовал, как на грубом одеяле, на котором он лежал, приподнялись его голова и плечи. — Попытайся заснуть, — посоветовал Хью с протяжным от усилия свистом. — Это…