Клайв Баркер

Сотканный мир

Книга I

В кукушкином Королевстве

Часть первая

Прыжок в небо

«Все я, однако, всечасно крушась и печалясь, желаю дом свой увидеть и сладостный день возвращения встретить».

I

Дома

1

Ничто никогда не начинается. Нет гневного момента или гневного слова, с которых можно было бы начать историю. Ее корни всегда восходят к другой истории, более ранней, и так до тех пор, пока ее исток не затеряется в веках, хотя каждая эпоха рассказывает ее по-своему.

Так освящается языческое, страшное становится смешным, любовь превращается в сантименты, а демоны – в заводных кукол.

Ничто не застывает. Туда-сюда снует ткацкий челнок фантазии, сплетая факты и легенды, мысли и чувства в причудливый узор, в котором еще неявен будущий мир.

Поэтому нужно подумать, откуда нам начать рассказ.

Наверное, из какого-нибудь места между полузабытым прошлым и неведомым еще будущим.

Хотя бы отсюда.

Из этого сада, заброшенного после смерти хозяйки три месяца назад и теперь быстро зарастающего под жарким солнцем августа. Его плоды остались несобраны, а еще недавно заботливо прополотые грядки покрылись травой.

И с этого дома, похожего на сотни других домов, но стоящего так близко к железной дороге, что неспешный поезд, следующий из Ливерпуля в Крю, заставлял подпрыгивать фарфоровых собачек на подоконнике.

И с этого молодого человека, который сейчас выходит из дома во двор и направляется к дощатому строению, откуда раздаются воркование и хлопанье крыльев.

Его зовут Кэлхоун Муни, но все его знают как Кэла. Ему двадцать шесть лет, и он уже пять лет работает в страховой фирме. Работа ему не нравится, но он не может уехать из родного города и бросить отца – особенно теперь, после смерти матери. Все это накладывает печать заботы на его приятное, открытое лицо.

Он подходит к двери голубятни, открывает ее, и вот тут-то – хотим мы того или нет, – начинается наша история.

2

Кэл уже не раз говорил отцу, что дверь снизу совсем прогнила. Скоро гнилые доски уже не смогут помешать крысам, во множестве резвящимся вдоль железнодорожных путей, добраться до голубей. Но Брендан Муни после смерти Эйлин потерял интерес ко всему, в том числе и к голубям – несмотря на то, что при ее жизни птицы были его самой большой страстью, а, может быть, именно из-за этого. Раньше мать частенько жаловалась Кэлу, что отец больше времени проводит на голубятне, чем дома.

Теперь такого никак нельзя было сказать: отец Кэла большую часть дня проводил у заднего окна, глядя на сад и наблюдая, как запустение пожирает плоды труда его жены, словно он находил в этом соответствие печали, пожиравшей его душу. Каждый день, возвращаясь в дом на Чериот-стрит, Кэл заставал отца на том же месте и каждый раз ему казалось, что отец стал еще меньше – не сгорбился, а как-то съежился, будто пытаясь занять как можно меньше места в этом мире, ставшем вдруг чужим и враждебным.

Пробормотав что-то вроде приветствия сорока с лишним птицам, Кэл вошел внутрь и был встречен небывалым волнением. Почти все голуби метались по клеткам в состоянии, близком к истерике. Неужели крысы? Кэл оглянулся, но не заметил ничего, что могло бы вызвать такой переполох.

Некоторое время он стоял и смотрел на их панику, потом решил войти в самую большую клетку к призовым голубям, чтобы попытаться успокоить их прежде чем они повредят себе что-нибудь.

Он открыл дверцу всего на два-три дюйма, когда один из чемпионов прошлого года, хохлатый под номером 33, вдруг метнулся к выходу. Застигнутый врасплох его быстротой, Кэл не успел захлопнуть дверь, и через секунду 33 уже был на улице.

– Черт! – воскликнул Кэл, ругая как голубя, так и себя. Когда он закрыл клетку и выскочил во двор, голубь взлетел над садом, сделал три круга, будто определяя направление, и, наконец, взял курс на северо-восток.

Тут внимание Кэла привлек стук в стекло. Отец стоял у окна и что-то говорил, шевеля губами. Казалось, бегство птицы вывело его из привычного оцепенения. Потом он вышел и спросил, что случилось. Но Кэлу некогда было объяснять.

– Улетел! – шепнул он и побежал в обход дома на улицу, продолжая глядеть на небо. 33 еще был виден. Кэл знал, что попытки догнать птицу, развивающую скорость до 70 миль в час, смехотворны; но он не мог вернуться к отцу, даже не попытавшись сделать это.

В конце улицы он потерял беглеца и поднялся на эстакаду, пересекающую Вултон-роуд, перескакивая через три ступеньки. Сверху он видел весь район – ряды крыш, блестящих на солнце, шум движения, узкие улицы, уходящие к заводским окраинам.

Он увидел и своего голубя – быстро удаляющуюся черную точку. Отсюда было видно, что он не одинок. В двух милях от эстакады в воздухе вились тучи птиц, несомненно, привлеченных какой-то пищей. В городе каждый год случались вспышки численности муравьев, комаров или других насекомых, что неизменно вызывало птичий ажиотаж. Чтобы отъесться на зиму, к тем местам слетались и городские голуби, и воробьи, и чайки с глинистых берегов Мерси, и скворцы с окрестных полей.

Без сомнения, туда же поспешил и 33. Устав от зерновой диеты и тесноты клетки, он стремился на волю, к приключениям и ненормированной пище. Все это промелькнуло в голове Кэла, пока он следил за кружением птиц.

Он знал, что невозможно найти одну птицу в этом пернатом вихре, и остается надеяться, что инстинкт приведет в конце концов 33 в родную голубятню. Но волнение птиц передалось и ему, и, сойдя с моста, Кэл зашагал к эпицентру.

II

Искатели

Женщина у окна отеля «Ганновер» отдернула серую занавеску и посмотрела вниз, на улицу.

– Как это?.. – пробормотала она теням, затаившимся в углах комнаты. Ответа не было, да она его и не ждала. След явно вел сюда, в этот постылый город, раскинувшийся по берегам медленной руки, которая некогда несла корабли с хлопком и рабами, а теперь лениво тащилась к морю сама по себе. В Ливерпуль.

– В таком месте, – сказала она. Внизу легкий ветерок гнал по обочине какой-то допотопный мусор.

– Чему ты так удивлена, – спросил мужчина, полулежащий на кровати, подложив руки под голову. Лицо его было массивным, с крупными, резко выделяющимися чертами, как у актеров, натренировавшихся в дешевых эффектах. Его рот, знавший тысячу вариантов улыбок, нашел один из них, соответствующий ситуации, и проговорил:

– Мы почти на месте. Ты это чувствуешь?

Женщина оглянулась на него. Он снял пиджак – ее самый дорогой подарок – и повесил его на спинку кресла. Рубашка промокла от пота в подмышках, и его лицо в свете дня казалось восковым. Несмотря на все, что она знала о нем – а этого было достаточно, чтобы вызвать страх, – он был всего лишь человеком, и сегодня, после всей этой жары и гонки, его пятьдесят два года легли на него всей тяжестью. Все время, пока они искали Фугу, она делилась с ним своей силой, а он с ней – своей хитростью и опытом в этом мире, в зловонном человеческом обиталище, называемом Семьями Кукушкиным королевством, куда она проникла, чтобы утолить жажду мести.

Но скоро все это кончится. Этот мужчина на кровати, Шэдвелл, получит от того, что они ищут, свою прибыль, а она... она отомстит своим обидчикам и, когда они будут унижены и проданы в рабство, с радостью покинет Королевство.

Она снова поглядела на улицу. Шэдвелл был прав. Близость Фуги чувствовалась.

Шэдвелл, лежа на кровати, смотрел на силуэт Иммаколаты на фоне окна. Уже не в первый раз он думал, как бы ему продать эту женщину. Чисто теоретически, конечно, но почему бы не потренировать ум?

Ведь он был торговцем не только по профессии, но и по призванию. Он гордился тем, что не было ни одной вещи, живой или мертвой, для которой он не мог бы найти покупателя. Он торговал сахаром и оружием, куклами и собаками, святой водой и гашишем, китайскими ширмами и патентованным средством от запора. Были, конечно, у него и неудачи, но еще не было случая, чтобы он не смог продать свой товар.

И только она, Иммаколата, женщина, с которой он был рядом уже много лет, могла посрамить его талант продавца.

Во-первых, она была непредсказуема, а покупатели этого не любили. Им нужен был надежный товар. А она не была надежной: ни в своем устрашающем гневе, ни в еще более устрашающем спокойствии. Под безукоризненными чертами ее лица, под глазами, где светилась мудрость столетий, под оливковой южной кожей таились чувства, могущие в одно мгновение наполнить воздух смертельным сиянием.

Нет, ее продать невозможно – в который раз сказал он себе и решил забыть об этом. К чему терзать себя мечтами о несбыточном?

Иммаколата отвернулась от окна.

– Ты отдохнул?

– Это ты хотела уйти от солнца. Я-то готов начать в любую минуту. Только не знаю, откуда.

– Нетрудно узнать, – сказала она. – Помнишь, что говорила сестра? События близки к развязке.

Когда она сказала это, тени в углу заметались и оттуда выступили две мертвых сестры Иммаколаты. Шэдвелл всегда недолюбливал их, и они отвечали ему тем же. Но старшая из них, ведьма, несомненно, обладала даром пророчества. Да и у другой, Магдалены, были свои заслуги.

– Фуга больше не может скрываться, – сказала Иммаколата. – Едва она трогается с места, как начинает вибрировать. Там ведь столько жизни на таком маленьком пространстве.

– И ты чувствуешь эти... вибрации? – спросил Шэдвелл, поднимаясь с кровати.

– Нет еще. Но мы должны быть готовы.

Шэдвелл натянул пиджак. Подкладка заискрилась, наполняя комнату причудливыми бликами. В мгновенной вспышке он смог разглядеть сестер. Ведьма отшатнулась от света, прикрывая глаза рукой. Магдалену это мало беспокоило: она была слепой от рождения.