Гулиа Георгий

Сказание об Омаре Хайяме

ЧИТАЮЩЕМУ ЭТУ КНИГУ

Время меняет все: оно сильнее песчаной бури в пустыне, с ним даже не сравнится мощь океанского прибоя. Его особенность заключается в том, что действует оно исподволь. Когда спит весь мир, когда утихают бури и прибои - не спит только Время: его сила в постоянном бодрствовании и великой работоспособности. Оно даже сильнее огня, который так обожал Зороастр, или Заратуштра (Зороастр, или Заратуштра- мифический пророк. Предание приписывает ему создание религии древних народов Ирана, Средней Азии и Азербайджана зороастризма.)

Может быть, в Ахримане - начале всяческого зла и тьмы - и заключена часть грозной силы Времени. Об этом еще надо подумать, освежив в памяти все, что говорили зороастрийцы-огнепоклонники в письменах своих.

Время способно низвергнуть большой город и возродить к жизни незаметное поселение. Так, например, случилось с некогда великолепным Нишапуром и некогда жалким Ноканом. Последний сделался столицей нынешнего Хорасана - Мешхедом, а первый - простеньким городком, главная достопримечательность которого - могила Омара Хайяма. Не будь здесь этой могилы, что бы сталось с Нишапуром?! Едва ли спасли бы его даже копи, в которых добывается знаменитая бирюза.

Кого после этого может удивить утверждение, что господин Рахмат Даштани неузнаваемо изменился? Он уехал в Париж цветущим человеком - молодым львом, а вернулся в родной Нишапур стариком. Он был богат и славен и превелик умом и ученостью.

Но что он сделал за свою жизнь? Чем прославился? Во имя чего копил он знания свои? И на что потратил деньги, доставшиеся ему от родителей? Теперь это уже вопросы праздные и представляют лишь частный интерес для людей, живущих в переулке Моштаг. То есть для ближайших соседей господина Даштани.

Я с трудом обнаружил переулок Моштаг, проплутав по улицам Алиов и Арк, Фирдоуси и Даран и трижды пройдясь по узеньким Мар-Мар и Чахаррах. Мало кто знал дом господина Даштани - этого анахорета-добровольца. Мне сказали, что юность свою провел он в этом городе, учился здесь же, потом в Мешхеде и Тегеране. Господин Асефи - смотритель мемориала Омара Хайяма - наговорил о нем много любопытного и очень советовал побеседовать с ним. Не преминул также сказать и несколько слов о странностях Даштани.

Самая главная из них - затворничество. И неизбывная любовь к Омару Хайяму. Что общего между аскетом и блистательным жизнелюбом Хайямом?

Рахмат Даштани в свое время покинул Тегеранский университет и поступил в Сорбонну. Прожил в Париже без малого сорок лет и, подобно Хайяму, вернулся в родной город.

Я все-таки нашел Рахмата Даштани. Пожилая служанка, оказавшаяся азербайджанкой из Решта, несколько оттаяла, услышав мою не очень связную азербайджанскую речь. Я заявил, что не уйду, пока не увижу господина Даштани. Вдруг появился и сам хозяин дома. Он был высок, сухощав и сед, с большими черными глазами. И, я сказал бы, при полном параде: белоснежная рубашка, модный галстук, серый костюм из материала, именуемого, кажется, "тропикаль".

Он протянул тонкую, холеную руку и провел меня в тесную гостиную, затемненную металлическими жалюзи. И тотчас же перешел на чистейший русский язык. Я ему тут же высказал все, что думаю о Нишапуре, об Омаре Хайяме, об ученых трактатах и поэзии его.

Служанка принесла нам чаю.

- Сколько у вас времени? - спросил меня господин Даштани.

- Если речь идет о Хайяме - сколько угодно, - так сказал я.

- Вы о нем много прочитали книг?

Я ответил господину Даштани: почти что все, что есть на свете (это была неизбежная в ту минуту гиперболизация). Он улыбнулся.

- В таком случае, - сказал он, - я не буду касаться книг. Совсем не буду. Я расскажу о том, что удалось мне установить по старинным рукописным фрагментам и народным преданиям. Может быть, вам это пригодится.

Говоря откровенно, я был вне себя от радости: это как раз то, что мне особенно необходимо!

- Первое, - сказал очень тихо господин Даштани, - Омар Хайям был Человек. - И сделал долгую паузу.

По-видимому, это банальное утверждение было высказано неспроста. Я слушал внимательно.

- Не надо делать из него ни пьяницу, ни трезвенника, ни аскета, ни ловеласа в стиле французских романов прошлого столетия. Он был такой же, как все мы: холодал и голодал порою, жил прекрасно порою, много думал и много работал. Но при этом успевал и любить. Кого? Я бы сказал так: Человека вообще. Может, вы спросите: а любил ли женщин? Я скажу вам: да, и очень! Вы в этом убедитесь из моих рассказов. Учтите; в двадцать семь лет Омар, сын Ибрахима, по прозвищу Хайям, то есть Палаточник, был уже известным ученым и статным мужчиной.

И он стал рассказывать...

Я записывал самое главное конспективно, чтобы уже там, в Тегеране, в "Парк-отеле", расшифровать и расширить по памяти свои записи.

Наш разговор затянулся до вечера. Но не закончился. Наутро я снова посетил господина Даштани. И мы снова долго, долго беседовали. Точнее, я слушал его, время от времени прерывая вопросами... И я потерял счет времени и выпитым чашкам чаю...

Эта книга в некотором роде следует рассказу Рахмата Даштани. Выражая ему свою благодарность, я отнюдь не хочу перекладывать на него недостатки повествования. Эти недостатки - мои недостатки, и я несу за них полную ответственность. Тот, кто знаком с биографией великого иранского поэта и ученого, знает, сколь скуден фактический материал, а жизнь его, я бы сказал, необъятна. Один в Исфахане месяц - май 1092 года, - о котором рассказывается здесь, мне кажется, в какой-то степени подтвердит это.

Нишапур, май 1973 года

Г. Г.

СКАЗАНИЕ ОБ ОМАРЕ ХАЙЯМЕ

Роман

1. ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О СЛУЧАЕ, КОТОРЫЙ ПРОИЗОШЕЛ В ИСФАХАНЕ ВОЗЛЕ ДОМА ОМАРА ХАЙЯМА

В глухую калитку постучали то ли булыжником, то ли кулаком, крепким, как булыжник. Хозяева явно мешкали, не торопились открывать дверь непрошеному пришельцу. Оставалось сломать запор. Молодой человек огромного роста и атлетического телосложения близок был к этому. По-видимому, он знал, на что идет в это раннее утро.

Но калитка вдруг приотворилась, и грубый голос спросил:

- Кто ты?

- Неважно, - был ответ. - Скажи лучше, кто ты сам!

Привратник - а это действительно был привратник - вышел на улицу. Крепко сбитый раб-эфиоп в голубом халате из грубой, дешевой ткани. Лицо его было черное. Руки тоже черные, а ладони белые, точнее, розовые.

- Мое имя Ахмад, - сказал привратник, подбоченившись.

Молодой человек криво усмехнулся. И спросил:

- Твое место здесь или там, в доме?

- Здесь, - ответил привратник.

- Мне нужен твой хозяин. Я знаю его имя: Омар эбнэ Ибрахим.

- Что же дальше?

- Он, говорят, ученый...

- Тебе все известно?

- Да, мне известно больше, чем ты думаешь.

Эфиоп блеснул огромными глазами и как бы невзначай показал свои жилистые руки, которыми впору гнуть железо на подковы. Однако руки эфиопа не произвели никакого впечатления на разгоряченного пришельца.

- Деньги - еще не все! - вскричал он.

- А при чем тут деньги?

- А притом, что твой хозяин сманил мою девушку, посулив ей золота и серебра.

- Плохи твои дела, - заметил Ахмад невозмутимо.

- Это почему же?

- Зачем тебе девица, которая живой плоти предпочитает мертвый металл?

- Неправда! Он купил ее, купил бессовестно!

Ахмад спросил:

- Ты уверен, что она здесь?

- Да!

- И ты знаешь ее имя?

- Еще бы! Звать ее Эльпи. Ее похитили на Кипре и привезли сюда обманом. И он купил ее! - Молодой человек потряс кулачищем. - Раз ты с мошною - это еще не значит, что тебе все дозволено!

Эфиоп несколько иного мнения насчет мошны и "все дозволено". Он, видимо, не прочь пофилософствовать на этот счет. А может, и позлорадствовать. Подумаешь, какая-то Эльпи?! А сам он, Ахмад? Что он, хуже этой Эльпи? Разве не купили самого Ахмада на багдадском рынке? Если уж сетовать, то сетовать Ахмаду на свою судьбу! А Эльпи что? Ей уготована прекрасная постель, и кувшин шербета всегда под рукою. Не говоря уже о хорасанских благовониях, аравийских маслах и багдадских духах! Ей что? Лежи себе и забавляй господина!

- Как?! - воскликнул влюбленный. - И ты, несчастный, полагаешь, что ей все это безразлично?! Или она любить не умеет! По-твоему, она существо бездушное?

Эфиоп прислонился к глинобитной стене. Скрестил руки на груди и окинул влюбленного полупрезрительным, полусочувственным взглядом: смешно выслушивать все эти бредни!

- Подумаешь, какая нежная хатун! Да пусть эта Эльпи благодарит аллаха за то, что послал он ей господина Хайяма...

- Благодарит?! - негодующе произнес взбешенный меджнун (Меджнун дословно: обезумевший от любви.) - А за что? За то, что купил ее любовь? А может, она, принимая его ласки, думает обо мне?.. Может...

Эфиоп перебил его:

- Послушай... Кстати, как тебя зовут?

- Какая разница?

- А все-таки?

- Допустим, Хусейн!

- Так вот, Хусейн. Есть в мире три величайшие загадки. Я это хорошо знаю. И разгадать их не так-то просто. Одна из них - загадка смерти, другая - тайна неба. А третья - эта самая проклятая женская любовь. Ее еще никто не разгадал. Но ты, я вижу, смело берешься за это. Смотри же не обломай себе зубы. Это твердый орешек.