ДЕРЕВО

Когда Матвей Николаевич состарился, то перебрался жить в дом сына и невестки. Оба этих факта жизни произошли при минимальном участии с его стороны. Кресло, из которого он теперь разучился вставать самостоятельно, погрузили в заказанный специально автобус и перевезли со всем немногочисленным скарбом по новому адресу.

На улице расцветала весна, маня теплотой и бешенством красок, и Матвей Николаевич облюбовал себе место на веранде, выходившей в сад. Он занимал его сразу после завтрака и возвращался в дом лишь после того, как начинало темнеть.

Книг он не читал, потому что ослабли глаза; единственным его развлечением стали размышления и воспоминания, коих, впрочем, хватало с лихвой. А вечером с работы приходил сын, невестка забирала из школы внуков, и они попеременно мелькали перед его взором, радуя и навевая покой.

Вступать в разговоры он не слишком любил, потому что приходилось напрягаться и вслушиваться, многократно переспрашивая и утомляя тем самым собеседника. Все прекрасно понимали это и не беспокоили его без лишнего повода. Иногда разве что дети докучали старику познавательными вопросами, нисколько не смущаясь мизерным результатом.

И всё же, не в силах побороть окончательно потребность в общении, Матвей Николаевич заимел привычку произносить свои мысли вслух. Человеческий голос, звучавший приятной музыкой в опустевшем саду, создавал иллюзию разговора и помогал мыслям беспрепятственно двигаться в нужном направлении. Его не раз заставали за этим занятием родные, но старались не мешать, резонно полагая, что нет ничего необычного в подобном поведении для человека почтенного возраста.

Никто не прислушивался к его словам, ведь вряд ли они содержали какую-нибудь ценность или даже просто несли информацию.

- Завтра будет теплее, - говорил кому-то Матвей Николаевич. - Видишь, как к вечеру прогрелся воздух.

В другой раз он сетовал на тучи, неожиданно набежавшие на небо. Или осуждал слишком уж наглых воробьёв, скачущих без разрешения по двору, безудержное чириканье которых отдавалось лёгкой болью в голове.

Пейзаж, доступный старику, постоянно менялся, наслаждая глаз, словно разыгрывался перед ним нехитрый спектакль — без актёров, но с живыми декорациями. Сначала зацвели яблони, поражая белизной и защищая от лучей крепнущего солнца. Затем заполыхали яркими огнями розы, насаженные по периметру веранды, заколосились укропные грядки, и клубника оплела зелёными нитями отведённое хозяйкой место.

- Урожайный будет год, - веровал Матвей Николаевич, не имея на то научных обоснований, но ему никто не возражал.

Случались, правда, и более насыщенные монологи. О годах, проведённых на великих стройках, о старых товарищах, покинувших теперь этот мир, об ошибках и мучительном, но бесполезном, желании что-либо исправить. В такие минуты Матвей Николаевич становился похожим на себя прежнего: потускневшие глаза его вдруг наполнялись светом, и волевые губы приобретали давно утраченные формы. Он с кем-то спорил, что-то доказывал, будто возвращался к прерванному разговору, не утратившему актуальности и по сей день.

Меланхолия тоже иногда захаживала в гости. Как, например, в тот день.

- Что я делаю здесь? - спросил Матвей Николаевич. - Неужели моё присутствие на этом почётном месте кому-либо необходимо?

- Не будь таким занудой, - раздался голос. - В физическом мире тело должно занимать какое-нибудь место. Это факт.

Матвей Николаевич удивился, но не слишком. Он даже в какой-то мере подготовился к тому, что рано или поздно его «общение» наедине спровоцирует галлюцинации. Но порядка ради ответил:

- Не тебе, неуч, рассуждать об устройстве мира.

- Вот оно, хвалёное советское воспитание, - парировал невидимый собеседник. - Не разобравшись, сразу навесил клеймо и обругал.

- Так ты покажись и представься, а не жужжи над ухом, как шмель, - не растерялся Матвей Николаевич. - От меня вежливости требуешь, а сам...

- Извиняюсь, - смягчился голос. - Я думал, ты догадаешься без подсказок. Гляди прямо перед собой.

- Ну?

- Что видишь?

- Дуб.

- Ну, вот.

- Что «вот»?

- Это я и есть.

Матвей Николаевич пристальней вгляделся в дерево и даже слегка приподнялся в кресле — могучий ствол, побитая кое-где кора...

- Ты внутри что- ли?

- А тебя это смущает?

- Да в общем-то нет. Если тебе так удобней...

- Вот опять ты сморозил чушь. Причём здесь моё удобство?

- А ты опять грубишь и злишься.

Они помолчали, как два насупившихся в результате горячего спора товарища. Но это не могло продолжаться бесконечно.

- Тебя звать-то так? - поинтересовался Матвей Николаевич, придавая интонациям дружелюбности.

- Нам имена не положены.

- Кому это, «нам»?

- Я начинаю сомневаться, кто из нас двоих — дуб. Прости, конечно, но ты сам нарываешься на комплименты.

Матвей Николаевич пропустил эту язвительную реплику мимо ушей. Существо, видимо, кем бы оно ни было, по-другому изъясняться не умело.

- И как мне к тебе обращаться?

- Да хоть горшком назови! С меня не убудет.

- Хорошо. «Старое бесхозное полено» подойдёт?

Маленькая месть состоялась. Что-то там зашуршало и зашелестело в кроне гиганта, и на Матвея Николаевича упали два свежих дубовых листа.

- Обиделся?

- Больно нужно!

- Да ладно. Я же не со зла.

Их первая беседа длилась не слишком долго. Так, обсудили всякие мелочи для общей полезности, находя точки пересечения во взглядах и темы, которые придётся в дальнейшем обходить стороной.

- Вон, твои объявились, - проворчал неожиданно дуб. - Сейчас начнут плед на тебе поправлять и здоровьем интересоваться. Умолкаю.

И действительно, сзади незаметно подошла невестка. Подобрала концы одеяла и подоткнула их под сидящего.

- Ну, как ты, папулечка? - спросила она.

Матвей Николаевич молчаливо и преданно улыбнулся ей в ответ.

- Через десять минут будем ужинать. Сразу тебя забрать или ещё посидишь?

- Ещё посижу, - торопливо сказал старик — ведь не мог же он, не попрощавшись, исчезнуть до завтра с веранды.

Невестка удалилась, и Матвей Николаевич прошептал:

- Ты где?

- Всё там же, - вторя ему, шёпотом, отозвался дурачащийся дуб.

- Мне пора.

- Слышал. Не глухой. Смотри, не передай на ночь.

- Постараюсь, - в тон ему отозвался старик.

Как легко догадаться, ночь выдалась для Матвея Николаевича беспокойная. Он ворочался с боку на бок, кряхтел и вздыхал. А всё потому, что никак не выветривались из головы события прошедшего дня.

Никаких выводов относительно природы явления он намеренно не делал, прекрасно понимая, что подобные рассуждения заведут его в тупик. Или хуже того — заставят сомневаться в умственном здравии. Он лишь вспоминал обрывки состоявшегося в саду разговора, поражаясь тому, насколько интересным он оказался.

«Палец ему в рот не клади, - подумал Матвей Николаевич. - Языкастый и бесцеремонный. Кстати, почему я про него всё время — он да он. Может, он как раз — девочка».

Так его и спросил в лоб на следующее утро, едва поздоровавшись.

- У нас, деревьев, этих глупостей нет, - ответил тот.

Матвей Николаевич со смехом хлопнул по коленям руками.

- У вас, прямо-таки, катастрофа: чего ни хватись — нету.

- Давай не будем обобщать и делать скоропалительные выводы, - буркнул дуб. - Ты про девочек-мальчиков сейчас спросил — вот и разберём этот вопрос. Согласен? Без обиняков скажу тебе, как другу: все ваши человеческие беды — от разделения. Женщины и мужчины. Свои и чужие. Богатые и бедные. Где глаза видят разницу, там руки тянутся к тому, чтобы её устранить. Любым способом, вплоть до физического уничтожения конкурента.

- Тебе бы лектором-пропагандистом в обкоме комсомола работать, - похвалил Матвей Николаевич. - Слова — чисто стрелы. В самое сердце разят. А может, так оно и есть? Душа бывшего партийного работника вселилась в ничего не подозревающее дерево, как тому учит индийская философия.

- Во-во! Ты только подтверждаешь сказанное мною. Вам во что бы то ни стало нужно под действия свои какую-нибудь теорию подвести. Чтобы, значит, выдуманной правотой от греха заслониться. А мы живём себе и горя не знаем. В единении с природой и, что ещё более важно, в согласии с собой. Дождём обмыло — радость. Солнышко выглянуло — благодать. И у сородичей моих — то же самое.

- Скукота-то какая!

- Да уж. То ли дело, собраться пьяной толпой и драку учинить. Или сарай соседа спалить, чтобы не выпендривался.

Глупости говорило дерево. Матвей Николаевич явственно видел дыры в его логике, да такие огромные, что и ребёнок разобьёт их без малейших усилий. Плохо только, что он утратил былую поворотливость ума. И всё же сдаваться так просто он не собирался.

- Ещё неизвестно, на какие подвиги тебя бы потянуло, будь ты снабжён ногами. Небось, так бы и побежал вон к тому забору и накостылял товарищу за то, что у него и солнца больше, и простора.

Матвей Николаевич показал рукой в сторону молодого дубка, горделиво возвышавшегося над другими деревьями.

- Что скажешь?

- То и скажу, что свои человеческие наклонности пытаешься примерить ко мне.

- Ох, и упрямый ты, братец! С места не сдвинешь.

- На том и стоим.

В тот день они ещё многое обсудили: и политику, и падение нравов, и цены на нефть. Не соглашались друг с другом, отпускали язвительные шуточки. И до того увлеклись, что не заметили, как внучата Матвея Николаевича прокрались в сад и подслушали их разговор. Неловко получилось.

- Деда, ты с кем разговаривал? - засыпали его неудобными вопросами.

Пришлось сочинять что-то невразумительное. Вовремя подоспела спасительница-невестка и прогнала проказников, однако за ужином шалопаи продолжили расспросы, чем вызвали некоторую тревогу на лице сына. Он даже задержался дольше обычного у постели старика, прежде чем оставить одного на ночь.