Юрий Бондарев

Непротивление

Часть первая

Глава первая

Он протиснулся сквозь гущу людей, сквозь смешанный гул голосов, крики, смех, грубую ругань, визгливые звуки шарманок, всхлипы, переборы аккордеонов и хриплые солдатские песни, сквозь сплошной вой этой пахнущей нездоровым потом толпы, хаотично толкающейся, сжатой в каком-то сумасшедшем круговороте, торгующей всем, чем можно было торговать, — от буханки хлеба, немецкого шоколада, русской водки до армейских сапог, кальсон и американских презервативов — он вырвался из этого стадного движения рынка и, оправляя едва не сорванный теснотой толпы китель, с облегчением остановился за палатками на краю тротуара, в тени под липами. Здесь тротуар и мостовая были засыпаны мусором, отбросами, обрывками газет, осколками бутылок, пустыми ящиками, смятыми папиросными коробками, заляпаны мякотью разбитых арбузов, размазней раздавленных помидоров. Было знойно, душно, послеобеденное солнце нещадно давило на гудевшее месиво людей, и здесь, за палатками, жидкая тень от лип не освежала потного лица, несло от мусора горячей вонью ржавой рыбы, гниющим тряпьем, — и Александру даже расхотелось курить. Он все-таки нащупал папиросу в кармане, кинул ее в рот и вошел в забегаловку на другой стороне улицы, переполненную в этот час до отказа.

— Доброго здоровьица! Огонька, а?

Кто-то, с клоунской ловкостью выкинув руку перед ним, чиркнул зажигалкой, и он увидел полоумно сморщенное подобием улыбки лицо паренька, похожего по растопыренным безмятежным глазам на юродивого, которые встречались на рынке возле шарманок. Александр прикурил.

— Привет, друг. Как сегодня Ираидочка? Зверь или кошечка?

— Дикобраз, единорог, — хихикнул паренек. — Угости, богатый офицер, «Беломором».

— Держи. Кто тебе сказал, что я богат?

Кислый, махорочный дым плавал в галдевшей пивной, изгибался толстыми удавами в полосах солнца над деревянными залитыми столами, окруженными парнями в старых гимнастерках, потертых кителях, плыл над стойкой, над рыжей крашеной головой толстой Ираиды, которая по-мужски держала в углу неумеренно накрашенных губ дымящуюся папиросу и, прищуря один глаз, сердито пересчитывала на блюдечке влажные рубли — сдачу какому-то тщедушному пареньку в очках, длинные волосы которого по-поповски лежали на воротнике куртки.

— Ирочка, — фальшиво-ласково заговорил Александр с мужеподобной продавщицей, то и дело озирающей пивную выпуклыми глазами, обведенными краснотой век. — Ираида, — повторил он еще ласковее, — я сегодня без копья. Если не жаль, то прошу, ласточка, порцию сосисок и кружку пива в долг. Завтра верну.

— Какая я тебе, к едреной матери, ласточка? Ишь птичку нашел! — грубо фыркнула малиновыми губами Ираида и грозно глянула вороньим взором. — Не подкатывайся зря! Сегодня все задарма лезут! Прогорю я с вами, дьяволами! С утра оккупировали пивную, а толку от вас — ни хрена!

— Ирка, заткнись! Дай парню выпить! Эльдар, одолжи воину гроши! — раздался голос из глубины пивной.

Длинноволосый парень покосился на Александра из-под очков, уже забирая сдачу, но тут же с ухмылкой бросил деньги обратно на блюдечко, сказал певуче:

— Так пусть будет еще кружка пива и еще сосиски.

— Ты из каких краев такой добрый? — насмешливо спросил Александр, оглядываясь на столики, откуда раздался приказывающий голос. — И кто это тобой командует? — Он взял тарелку с сосисками, кружку, кипевшую пеной, и, расставив локти, чтобы не толкнули, двинулся к столикам вместе с длинноволосым.

— Заворачивай сюда! Ставь закусон и пойло! — крикнул плотный парень в гимнастерке, с щетинистыми усами и ладонью махнул по столу, отодвигая пустые стаканы и кружки. — Садись, кореш, соседом! А ну, давай, давай, телись, возишься, как на свадьбе, монах патлатый! — Он почти вырвал стакан и кружку у длинноволосого, отхлебнул из стакана, запил водку жадными глотками пива, мотнул головой на Александра. — А ты чего не пьешь?

— Чокнуться хотел, — сказал Александр.

— Ох ты, какой интеллигентный.

— Да так как-то вроде поудобней, если приглашаешь сесть рядом.

— Давай чокнемся, коли охота есть.

Твердая рука с черной каемкой под широкими ногтями немного дрожала, но так крепко охватывала граненый стакан, что, казалось, стекло могло лопнуть. Кольнув остренькими точками крошечных глаз в самые зрачки Александра, парень чересчур сильно ударил стаканом в его кружку, так что выплеснулась водка, сказал:

— Я есть Гришка Логачев. Слышал такого в Замоскворечье? Слышал небось?

Александр отпил пахнущее железом пиво.

— Слышал.

— Что слышал?

— Если ты тот самый довоенный Гришка Логачев, то значит — голубятник и вор.

— Цыть, сволочь!

Гришка ребром ладони врезал по грязному столу, подскочили стаканы, пролившееся пиво поползло по кружке.

— Не цыкай, а то начну заикаться. Очень испугал.

Логачев ухмыльнулся.

— Силен, видать. Давно прибыл? Где грязь месил? На каких фронтах?

— Первый Украинский. Полковая разведка. А что?

— До каких чинов долез?

— Лейтенант, — ответил неохотно Александр. — А что за интерес? Мы где — в пивной или в отделе кадров? Может, анкету еще тебе заполнить: воевал ли у белых, состоял ли в оппозициях, есть ли в семье репрессированные?

— Цыть! — опять стукнул ребром ладони Логачев. — Нишкни!

Александр поднялся, предупредил тихо:

— Еще раз цыкнешь, дам в морду.

Логачев привстал, с нескрываемым интересом в упор разглядывал Александра, облизнул щетинистые усы и снова сел.

— Ладно. Давай пить, — сказал пьяно и примирительно. — Не в ту сторону поперли. А ты вроде, парень, ежик, а? Давай, пей, братва, — обратился он к двум парням за столом, которые молчали во время разговора Логачева и Александра. — Эльдар, принеси-ка еще всем по стакашку с прицепом.

Он кинул длинноволосому розовые потертые тридцатки и впился крупными губами в край кружки, покряхтывая от удовольствия, обсасывая пивную пену с усов. Пока длинноволосый носил от стойки кружки и стаканы, выполняя в этой компании роль официанта, Александр рассмотрел соседей по столу. Напротив него сидел худощавый, тонколицый парень в кремовом, безупречно сшитом заграничном пиджаке с четырьмя орденскими планками на узком лацкане, светлые волосы лежали на красивом лбу колечками, делая его голову как бы кудрявой, задымленные веселой дерзостью глаза полуулыбались Александру. Кудрявый неторопливо отпивал пиво и, вроде забавляясь, поигрывал в руке маленькой трофейной финочкой, совсем игрушечной, изящной, с зеркальным лезвием. Слева от кудрявого сидел мрачноватый парень в летней добела выгоревшей гимнастерке, распиравшей крутые плечи, его угрюмо-непроницаемые глаза будто дремали: ни водка, ни пиво не возбуждали его, прижатые уши, ежик волос делали его похожим на боксера. Он равнодушно сунул лопатообразную руку в сторону Александра и так стиснул его пальцы, что суставы хрустнули.

— Зови Миша. Только не лейтенант, а старшина. Гвардейские минометы, — сказал он скучно.

— Значит, разведка? — спросил кудрявый, поигрывая финочкой. — Конная или пешая?

— Пешая.

— Выражаю сожаление.

— Это почему же?

— Люблю лошадей.

— На здоровье.

— Остри в другом месте, шуток не принимаю, — дерзкие глаза парня продолжали улыбаться, но тонкие губы передернулись. — Представляюсь, разведчик: бывший командир противотанковой батареи на конной тяге старший лейтенант Аркадий Кирюшкин. От Сталинграда до Зееловских. Понял, почему лошадь друг человека?

В солнечных полосах махорочный и папиросный дым фиолетовыми кольцами шевелился, перекручивался под потолком, голоса переполненной забегаловки гудели шмелиным гудом, пахло затхлой одеждой, горьковатой кислотой пива, сивушным духом водки; дверь хлопала, впуская новых посетителей, торгашей Дубинского рынка, в тесноте кое-кто из рыночных начал проталкиваться к столу, где было два свободных места, однако, заметив играющую блеском финочку в руке Кирюшкина, угрюмые глаза, ежик волос «боксера», молча оттирались в сторону. Кирюшкин повторил спокойным голосом:

— Лошадь — друг человека, кореш. Вместе были на передовой.

За соседним столом кто-то засмеялся с полным ртом:

— А собака — не друг разве? Сообразил, что в лужу треснул!..

Кирюшкин нехотя повернул кудрявую голову, не без удивления оглянул толстощекое лицо соседа, одетого в клетчатую ковбойку, истово жующего сосиску, поинтересовался:

— Это ты такой хохотальный мужчина?

— А что?

— Заткни подштанниками глотку, барыга.

— С какой это еще стати? — толстощекий перестал жевать, лицо стало сизо-багровым. — Ты кто такой здесь есть, что с ножиком балуешься?

Вокруг поубавился шум, замолкли голоса, потом ветерком прошелестело по столам пивной: «Это же Кирюшкин, что он, дурак мордастый, с ним связался?»

А Кирюшкин, суживая светлые глаза, продолжая играть финочкой меж тонких пальцев, еле приметно кивнул «боксеру». И тот, приоткрыв опухшие веки, по-медвежьи встал и, невнятно бормоча, что спекулянтские тыловые крысы его раздражают, не дают культурно отдохнуть, почти не глядя, легко поднял за шиворот толстощекого, рывком вытащил из-за стола. Затем бесцеремонно протиснул его сквозь толпу к выходу, вытолкнул за порог, головой толстощекого распахнув дверь. Там, за дверью, пискнуло: «Милиция», — и сейчас же стихло. Никто в забегаловке не сказал ни слова, только посторонились, когда «боксер» вернулся к столу и без всякого удовольствия на мрачноватом лице округлил и опустил брови, этим выражая удовлетворение расторопностью длинноволосого, успевшего каждому принести еще по кружке пива и стакану водки. Теперь длинноволосый, обликом похожий на монаха, сидел тихонько за столом, упираясь сухими кулачками в худой подбородок, и смотрел умным, влюбленным, укоряющим взором на Кирюшкина, а он с независимым спокойствием приводил финочкой в порядок ногти. Третий, тот, который пригласил Александра к столу, посасывал пиво, как если бы ничего не случилось. Было видно, что их знают здесь, в этой прирыночной забегаловке, и побаиваются. Александр подумал, почему-то не удивляясь своей доверчивости: