НИНА БОДЭН

1975

ГЛАВА 1

Наша прабабушка Гринграсс потеряла указательный палец - мясник ей его отрубил, когда она покупала телятину. Она показала пальцем, сколько ей отрубить, а потом решила, что этого будет маловато, и опять показала. А мистер Грамметт, мясник, к несчастью, уже ударил острым своим сека­чом. Он приложился в аккурат по пальцу, отхватил его, как какой-нибудь сучок, и палец отлетел в угол на кучу опилок. Трудно сказать, кто больше испугался, мясник или бабушка Гринграсс. Во всяком случае, она его не ви­нила. Она сказала так:

- Я же никогда не умею сразу решить, чего и сколько, это моя вечная беда, мистер Грамметт.

То есть я, конечно, не уверена, что прабабушка Гринграсс сказала именно так, потому что она умерла очень-очень давно, еще за много лет до того, как я родилась на свет, и до того, как появились автомобили на улицах, аэропланы в небесах и электрические лампочки в домах. Но моя бабушка - ее звали Эмили Гринграсс - рассказывала, что именно так оно и было, и я верю, потому что все ее дети, Полл, и Тео, и Джордж и Лили, тоже всегда ей верили.

Эмили Гринграсс очень хорошо рассказывала всякие истории. Лучшие из них были про Норфолк, где она родилась и жила, пока не вышла замуж за Джеймса Гринграсса и тогда уехала в Лондон. Одна ее знаменитая история повествовала про бедного свинопаса, у которого передохли все свиньи. Он был в отчаянии, жена и дети на краю голодной смерти. И вот однажды ночью явился ему во сне черный монах и сказал: «Копай вон там, под тем дубом, найдешь сундук с золотом...»

Полл и Тео, когда были маленькими, с удовольствием слушали эту историю, но теперь они предпочитали слушать про бабушку Гринграсс, как ей мясник Грамметт палец отрубил. Интересней, чем какая-то сказка: во-первых, это все-таки случай из их собственной семейной истории, а еще оба они, конечно, были кровожадненькая парочка.

Хотя по виду не скажешь. Полл было девять лет, личико розовое, во­лосы длинные и желтые, как брюшко утенка. А Тео такой мелкий и тощий, что все думали, будто он моложе сестры, хотя ему было уже десять с поло­виной. «Весь не толще штопальной иглы» - так его мама, которая была портнихой, про него говорила. И вообще, кто впервые видел его деликатное телосложение и большие застенчивые глаза, все считали его невинным ангелочком.

А на самом деле именно Тео однажды серым ноябрьским днем, выслушав в сотый раз про бабушку Гринграсс, заявил:

- Ну, а дальше что? Кровь била фонтаном, да?

- Да нет, - сказала мама, - крови всего капелька, не больше, чем ког­да хвост у щенка откусывают. Во всяком случае, так сказала ваша тетя Сара, а она сама все видела, хотя помочь уже ничем не могла. Конечно, взяла бы и пришила его на место, тот палец, но Сара никогда не была слишком умелой. - И при этом мама вроде как бы фыркнула. - Хотя почасти школьных уроков она была умница, это да.

- Вот ты бы, конечно, пришила, правда, мама? - сказал Тео с уверенностью. - Как жаль, что тебя там не оказалось. Но как ты думаешь: кость срослась бы?

Мама встряхнула батистовую сорочку, которую она шила для Полл, расправила оборки на лифе:

- Не скажу - не знаю. Может, и срослась бы. Бабушка была здоро­вая, крупная женщина.

Полл спросила:

- А как это, ты сказала, у щенка хвост откусывают?

- А конюх из поместья всегда так делал. Как вам известно, моя мать служила там поварихой, и я сама видела, как этот конюх брал одного за другим щенков из нового выводка, откусывал хвостик по суставу и выплевывал, раз - и готово. Способ самый милосердный, говорил он, без суетыи шума, а щенок только пискнет, и все.

Полл сама взвизгнула при этих словах; Лили, которой уже исполнилось четырнадцать, издав тихий стон, зажмурила глаза, а Джордж, на год стар­ше Лили, только откашлялся, поднял очки на лоб и захлопнул свою книгу. Он считал, что уже перерос мамины сказки, и делал вид, что не слушает.

Полл и Тео глядели на Лили. Она как раз накрывала на стол к чаю, но тут замерла в неподвижности, зажмурив глаза и прижав руку к сердцу - будто от приступа ужасной боли. Лили была артистка хоть куда, нехуже, чем ее мать - рассказчица. Удостоверившись, что привлекла всеоб­щее внимание, она открыла глаза, печально покачала головой и вздохну­лa. Потом поглядела на мать и молвила с мягким упреком:

- Я буквально потеряла сознание на мгновение. Зачем ты рассказываешь им такие ужасы?

- Они ей самой нравятся, вот и рассказывает, - откликнулся Джордж. - А у этой пары мамочкины вкусы.

- Которые как раз не следовало бы поощрять, - Лили опять глубоко вздохнула. - Если уж ты считаешь, мама, что им необходимы всякие истории, то почему бы тебе не рассказать им что-нибудь приятное? То, что принесет пользу? Почитала бы им «На крыльях ангельских» или, как папа, «Книжку для малышей».

- Пусть лучше познакомятся с реальной жизнью. Не вижу, какой от этого вред, - сказала мама, и голос ее звучал гораздо мягче, чем в иных случаях, когда ей перечили.            

С Лили она всегда была такая - а почему, спрашивается? Полл никогда не могла этого понять и даже злилась. Может быть, мама любит Лили больше всех? А если не больше, то зачем она ей так улыбается, буд­то выпрашивает у своей рослой красивой дочки ответную улыбочку?.. Уф! Полл просто кипела от таких мыслей.

Джордж сказал:

- Никакого, разумеется. - Он хлопнул книгой об стол, так что чашки запрыгали. Встал, потянулся, зевнул. И усмехнулся, глядя на маму сверху вниз. - Никакого вреда, пока они здесь, в тепле и ласке, сидят себе у огонька, при газовом свете, и занавески на окнах, и чай на столе, от этих маминых побасенок жизнь только уютней кажется!

Джордж нередко бывал прав, и это тоже раздражало Полл. Вот и на этот раз: Полл и Тео действительно любили всякие жуткие истории, потому что собственная их жизнь была вполне спокойная, никаких таких страстей не знала и не сулила. Да и с чего бы. У их семьи был свой кир­пичный дом в зеленом лондонском пригороде - такие вот домики обычно имеют в виду, когда говорят «как за каменной стеной». И денег хватало, чтобы в этих стенах всегда было тепло и сытно. Их отец расписывал экипажи - такая у него была работа в фирме «Роуленд и сын», а коронная его специальность - рисовать гербы на дверцах самых знатных карет. Дело тонкое, жалованья три фунта и десять шиллингов в неделю - деньги по тем временам немалые, позволявшие их маме держать девушку по имени Руби, которая помогала ей по хозяйству, а дочкам носить панталончики с настоящими кружевами, а Тео - зеленую бархатную с кружевным во­ротничком курточку по праздникам.

Но было в доме и кое-что поважнее: веселая молодая мама и высокий красивый отец; они каждое воскресенье вывозили ребят за город - в Кью или в Хэмптон Корт - или по субботам на карнавал, на ярмарку, а то и в театр. Там выступал комик Дэн Лено или сиамские близнецы, которые спинами срослись, обе прямые, как куколки, и каждая играла на ксило­фоне. Отец всегда делал детям подарки. Не только на именины, или на Рождество, или на Валенитнов день, но в другие дни тоже - и не просто подарки! На каретные гербы шло сусальное золото, и он иногда прино­сил домой маленькие обрезки и остатки, из них дети клеили рождествен­ские открытки. За неделю до того ужасного события, которое навсегда перевернуло их жизнь, он принес целую жестянку - крохотные лоскутки настоящего рыжего золота, тоньше папиросной бумаги...

Полл была трудным ребенком, самым непослушным в семье. И вот в один из ее непослушных дней случилась ужасная вещь. День вообще выдался мрачный, на улице туман гуще горчицы, да еще с пылью, на зубах скрипит. Тео не пустили в школу, потому что у него слабые легкие, и когда Полл вернулась домой, она была уже вся сердитая. Целый день она проторчала в холодном классе, часть времени - в углу, с дурацким колпаком на голове, который был склеен из зеленой бумаги и вонял клеем. А в это время мама и Тео сидели себе дома и секретничали! Полл любила брата, но была по натуре ревнивая, и когда она, еле прокашлявшись от этого тумана - руки-ноги холодные, как лягушки, - вошла в дом и обнаружила Тео на том месте, о котором сама мечтала - перед камином и у мамы на коленях... «Хоть бы ты умер cовceм!» - подумала Полл. Уж если кто ре­бенок в этой семье, так это она, разве не так?

И за столом она вела себя плохо. А в те времена считалось, что дети должны себя вести хорошо. И хотя Эмили Гринграсс была не такой строгой, как многие другие мамы, но насчет застольных манер она придерживалась самых суровых понятий. «Сиди прямо», «Не разговаривай с набитым ртом», «Убери локти со стола, сколько раз тебе повторять», - повторяла она неустанно.

В тот вечер Полл не раз выслушала все это, и наконец мама сказала:

- Ну, вот что, милая моя, хватит! А ну-ка - под стол!

Полл было все равно. Она уже поела, сколько хотела, - она вообще ела много и быстро, не то что Тео, который вечно набьет полон рот, и, пока прожует один кусок, свежие мамины пирожки из песочного теста, хрустящие, только из духовки, сочащиеся маслом, делались сухие, как картон какой-нибудь. Полл и чаю попила, успела, так что под столом ей было даже приятно. Крахмальная белая скатерть свисала почти до полу, и получалось славное надежное убежище, где можно вести себя, как тебе нравится: никто не видит. На коричневом линолеуме узор в светлую клетку, как маленькие дверцы, и Полл, будто она снова маленькая, все старалась заце­пить их ногтем и отворить. Потом она плюнула на пол, подула на свои слюни, и крохотные пузырьки заиграли всеми цветами радуги. А на обо­ротной пыльной стороне стола жили паучки. Она сбила одного на пол истала его дразнить: то погоняла, то не давала дороги, а потом пожалелаи посадила его в свою туфлю, пусть покатается.