С. Ф. Годлевский

Э.Ренан. Его жизнь и научно–литературная деятельность

Биографический очерк С. Ф. Годлевского

С портретом Ренана, гравированным в Петербурге К. Адтом

Введение

Среди прославленных писателей нашего времени Ренан занимает совершенно исключительное положение. Уроженец глухой отсталой Бретани, воспитанник католических монахов, посвятивший почти всю свою жизнь исследованиям по истории религий, он, казалось, был далек от захватывающих интересов дня, чужд своему времени и совсем не похож на своих современников, а между тем он пользовался не только громким успехом, но и несомненно глубоким влиянием. Его объемистые исторические и философские труды, подобно модным романам, расходились в десятках изданий и были переведены почти на все европейские языки. Выдающиеся писатели, такие, как Тэн, Леметр, Бурже, Флобер, Брандес и другие, признали его громадное значение, и всякий образованный читатель нашего времени так или иначе испытал на себе его влияние. Даже те, которые совершенно незнакомы с его произведениями, не могут поручиться, что это влияние их не коснулось, ибо Ренан обладал редким и драгоценным даром действовать как на ум, воображение и чувство, так и на совесть людей, являясь не только писателем в общем смысле этого слова, но и проповедником. Вот почему даже его литературные враги, не разделявшие его взглядов, не раз сознавались, что при чтении его произведений они невольно восхищались автором, убеждения которого возбуждали их негодование. А кто прочел все им написанное (около 40 томов), кто окинул одним взглядом величественное здание, воздвигнутое этим гением, тот должен испытать чувство невольного удивления, какое овладевает нами, когда среди современных неуклюжих громадных домов, казарм и фабрик мы вдруг видим величественные стены готического храма с тонкими, как кружева, орнаментами из камня, с чудными арками и с высокими остроконечными башнями. В произведениях Ренана, как и в готических зданиях, много тонких, изящных орнаментов и то же безотчетное стремление к небу, к вечному идеалу, скрытому от нас под ярко размалеванной завесой скоропреходящих явлений. А в глубине его миросозерцания, точно под сводами готического храма, царит таинственный полумрак, мешающий разглядеть тех богов, которым поклоняется прославленный писатель. Очень часто он произносит великие священные слова: истина, свобода, добро, справедливость, красота, Бог. Порою нам кажется, что Ренан молится, – столько глубокого искреннего чувства он вкладывает в свои произведения, – и вдруг после пламенной молитвы раздается его тихий иронический смех над лучшими человеческими верованиями.

Да, Ренан – несомненно первоклассный, крупный писатель, но с неразгаданным еще миросозерцанием и с причудливым темпераментом сирены, затрудняющим до крайности критическое исследование его произведений. В нем ярко отразились непримиримые противоречия, терзающие лучших людей XIX века, в нем самым причудливым образом сочетались язвительная вольтеровская ирония, шиллеровский идеализм и страстная мечтательность Жан-Жака Руссо. Неудивительно, что писатель с таким разносторонним талантом и сложным миросозерцанием на первых порах встретил осуждение со стороны людей самых противоположных направлений. Доктринеры упрекали его в дилетантизме, клерикалы – в неверии, сравнивая его с Юлианом Отступником. Фанатики и ханжи всякого рода в творчестве Ренана усматривали зловещие признаки, свидетельствующие о полном разложении и упадке западноевропейской цивилизации, а поклонники, напротив, сравнивали его с великим идеалистом древнего мира Платоном и даже с Данте, предсказывая, что со временем, когда роль Ренана в истории умственного развития Европы будет выяснена надлежащим образом, возникнут особые академии для специального изучения его бессмертных произведений.

Но при оценке великого писателя нельзя довольствоваться подобными сравнениями и общими местами, ничего, в сущности, не выясняющими. Приходится прежде всего поставить категорический вопрос: в чем же именно заключается значение Ренана? Представляют ли его произведения действительно ценный вклад в науку и в литературу или же его обаяние и сила обусловливаются, как утверждают многие, лишь его авторской ловкостью и чисто внешними особенностями его литературного стиля? В последнем случае, очевидно, Ренан был бы недостоин своей славы и очерк его научно-литературной деятельности не представлял бы значительного интереса для русской читающей публики, знающей Ренана больше по слухам. Пока, однако, мы не находим в современной литературе удовлетворительного ответа на поставленные выше вопросы.

Обыкновенно при оценке значения Ренана указывают прежде всего на то, что всякому бросается в глаза, – на его звучный великолепный слог. Поль Бурже приводит по этому поводу отзыв одного из учеников Флобера, признавшего, что невозможно уследить, каким образом созданы фразы Ренана, до такой степени они представляются безыскусственными, несмотря на все их изящество и звучность. Без сомнения, такие исключительные достоинства слога в значительной степени содействовали успеху Ренана. Но современная Франция насчитывает целую плеяду блестящих стилистов. Может быть даже Ренан выше их всех, хотя и это еще вопрос. Во всяком случае он не стоит вне сравнения, а в научных и философских произведениях изящество слога не имеет решающего значения. Мыслитель Ренан не мог бы явиться великим вождем своего времени, если бы он был лишь несравненным мастером формы. Но и значительные научные заслуги Ренана едва ли соответствуют его славе. Мы знаем, что некоторые специальные труды его, как например «История семитических языков», «Аверроэс и аверроизм» и толкования библейских текстов, пользуются известностью даже среди германских ученых, а научное значение его «Истории первых веков христианства», «Истории еврейского народа» и «Этюдов по истории религий» хотя и представляется спорным, тем не менее должно идти в расчет при общей оценке результатов его деятельности. Кроме того, в Лувре хранится немало древних финикийских памятников, вывезенных Ренаном из путешествия на Восток с научною целью. Но тем не менее как исследователь-археолог он, конечно, уступает Шампольону, Мариету, Ленорману и другим, обогатившим науку и музеи.

Как историк он поражает своею проницательностью и большою начитанностью. Он обладает удивительным даром воссоздавать по нескольким случайно сохранившимся чертам характеры выдающихся исторических личностей и целых эпох, но тем не менее, по мнению ученых специалистов, Ренан не выдерживает строгой научной критики. Наиболее прославленное из его произведений – «Жизнь Иисуса» – Жюль Варрон называет прекрасным романом. Давид Штраус, автор известного и тоже, впрочем, неудачного сочинения под тем же заглавием, отзывается об этом именно труде с некоторым даже пренебрежением. Словом, люди самых противоположных направлений, как например Брандес, Каро, Жанэ, согласны в том, что в произведениях Ренана, при всей его громадной эрудиции, сказывается недостаток научной точности и объективности. И потому, вероятно, как историк Ренан никогда не пользовался особенным авторитетом, подобно Гиббону, Ранке, Шлоссеру и Моммзену.

Остается вопрос: не заключается ли его значение главным образом в его философских идеях? Мельхиор де Вогюэ, задавшийся целью указать эти идеи, не нашел в них ничего самобытного. Все миросозерцание Ренана основано, на отрицании во вселенной какой-либо индивидуальной воли, действующей извне. Мир подчинен неизменным законам. Все в нем обусловлено стремлением к постепенному развитию, проявляющемуся во времени. За пределами человеческой мысли нет на земле никаких следов более высокого сознания. Постепенно в человечестве вырабатывается коллективное сознание (в смысле Шопенгауэра). Основу общечеловеческого развития и счастья составляет наука с ее индуктивным методом. Но ведь все это лишь общие места, и, конечно, не в них заключается значение и сила Ренана. Но в чем же наконец?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо изучить произведения Ренана в связи с его эпохой и происхождением. Эта связь должна непременно существовать, иначе он не мог бы достигнуть такой великой славы и бесспорного влияния. При разрешении поставленной нами задачи мы обратим особенное внимание на исторические и философские труды Ренана и коснемся его специально-филологических изысканий лишь настолько, насколько это необходимо для общей литературной характеристики. Нам предстоит нелегкая задача, ибо критическое исследование его произведений далеко не может считаться законченным, а во всемирной литературе немного найдется великих писателей, которые облекали бы свою мысль в такую изящную, но вместе с тем причудливую форму. «У меня двойственная натура, – не раз сознавался Ренан. – Когда одна половина моей души плачет, другая смеется». Оттого, может быть, в его произведениях так много самых поразительных противоречий и недомолвок. В этом по крайней мере отношении он – дитя своего века. Иногда кажется даже, что он намеренно затемняет свою мысль, чтобы затронуть любопытство читателя, у него сплошь и рядом попадаются такие, например, выражения: «Все может быть; предположим, что это правда, если только мы не ошибаемся». Он готов признать некоторую долю достоверности в самых противоположных воззрениях. Истина, по его мнению, заключается лишь в оттенках, и он неуклонно проводит этот принцип в своих произведениях, обращая особенное внимание на частности, на конкретную сторону вещей и по возможности избегая общих мест и догматов. Он как будто боится высказывать свои задушевные верования, или у него, может быть, нет никаких убеждений, а только мнения, непрерывно меняющиеся под влиянием новых впечатлений и обстоятельств?! Впрочем, это ведь общая черта людей второй половины XIX века, самыми характерными представителями которого в области политики являются такие деятели, как Бисмарк, Гамбетта, Биконсфилд и Н