Николай ГОГОЛЬ

Ганс Кюхельгартен

ИДИЛЛИЯ В КАРТИНАХ

Предлагаемое сочинение никогда бы не увидело света, если бы обстоятельства, важные для одного только Автора, не побудили его к тому. Это произведение его восемнадцатилетней юности. Не принимаясь судить ни о достоинстве, ни о недостатках его, и предоставляя это просвещенной публике, скажем только то, что многие из картин сей идиллии, к сожалению, не уцелели; они, вероятно, связывали более ныне разрозненные отрывки и дорисовывали изображение главного характера. По крайней мере мы гордимся тем, что по возможности споспешествовали свету ознакомиться с созданьем юного таланта.

КАРТИНА I

Светает. Вот проглянула деревня,Дома, сады. Всё видно, всё светло.Вся в золоте сияет колокольняИ блещет луч на стареньком заборе.Пленительно оборотилось всёВниз головой, в серебряной воде:Забор, и дом, и садик в ней такие ж.Всё движется в серебряной воде:Синеет свод, и волны облак ходят,И лес живой вот только не шумит.На берегу далеко вшедшем в море,Под тенью лип, стоит уютный домикПастора. В нем давно старик живет.Ветшает он, и старенькая кровляПосунулась; труба вся почернела;И лепится давно цветистый мохУж по стенам; и окна искосились;Но как-то мило в нем, и ни за чтоСтарик его б не отдал.Вот та липа,Где отдыхать он любит, тож дряхлеет.Зато вкруг ней зеленые прилавкиИз дерну свежего.В дуплистых норахЕе гнездятся птички, старый домИ сад веселой песнью оглашая.Пастор всю ночь не спал, да пред рассветомУж вышел спать на чистый воздух;И дремлет он под липой в старых креслах,И ветерок ему свежит лицо,И белые взвевает волоса.Но кто прекрасная подходит?Как утро свежее, горитИ на него глаза наводит?Очаровательно стоит?Взгляните же, как мило будитЕе лилейная рука,Его касаяся слегка,И возвратиться в мир наш нудит.И вот в полглаза он глядит,И вот спросонья говорит:“О дивный, дивный посетитель!Ты навестил мою обитель!Зачем же тайная тоскаВсю душу мне насквозь проходит,И на седого старикаТвой образ дивный сдалекаВолненье странное наводит?Ты посмотри: уже я хил,Давно к живущему остыл,Себя погреб в себе давно я,Со дня я на день жду покоя,О нем и мыслить уж привык,О нем и мелет мой язык.Чего ж ты, гостья молодая,К себе так пламенно влечешь?Или, жилица неба-рая,Ты мне надежду подаешь,На небеса меня зовешь?О, я готов, да недостоин.Велики тяжкие грехи:И я был злой на свете воин,Меня робели пастухи;Мне лютые дела не новость;Но дьявола отрекся я,И остальная жизнь моя —Заплата малая мояЗа прежней жизни злую повесть…”Тоски, смятения полна,“Сказать” – подумала она —“Он, бог знает, куда заедет…Сказать ему, что он ведь бредит”.Но он в забвенье погружен.Его объемлет снова сон.Склонясь над ним, она чуть дышет.Как почивает! как он спит!Вздох чуть заметный грудь колышет;Незримым воздухом обвит,Его архангел сторожит;Улыбка райская сияет,Чело святое осеняет.Вот он открыл свои глаза:“Луиза, ты ль? мне снилось… странно…Ты поднялась, шалунья, рано;Еще не высохла роса.Сегодня, кажется, туманно”.“Нет, дедушка, светло, свод чист;Сквозь рощу солнце светит ярко;Не колыхнется свежий лист,И по утру уже всё жарко.Узнаете ль, зачем я к вам? —У нас сегодня будет праздник.У нас уж старый Лодельгам,Скрыпач, с ним Фриц проказник;Мы будем ездить по водам…Когда бы Ганц…” ДобросердечныйПастор с улыбкой хитрой ждет,О чем рассказ свой поведетМладенец резвый и беспечный.“Вы, дедушка, вы можете помочьОдни неслыханному горю:Мой Ганц страх болен; день и ночьВсё ходит к сумрачному морю;Всё не по нем, всему не рад,Сам говорит с собой, к нам скучен,Спросить – ответит невпопад,И весь ужасно как измучен.Ему зазнаться уж с тоской —Да эдак он себя погубит.При мысли я дрожу одной:Быть может, недоволен мной;Быть может, он меня не любит. —Мне это – в сердце нож стальной.Я вас просить, мой ангел, смею…”И кинулась к нему на шею,Стесненной грудью чуть дыша;И вся зарделась, вся смешаласьМоя красавица-душа;Слеза на глазках показалась…Ах, как Луиза хороша!“Не плачь, спокойся, друг мой милый!Ведь стыдно плакать, наконец”,Духовный молвил ей отец. —“Бог нам дарит терпенье, силы;С твоей усердною мольбой,Тебе ни в чем он не откажет.Поверь, Ганц дышет лишь тобой;Поверь, он то тебе докажет.Зачем же мыслию пустойДушевный растравлять покой?”Так утешает он свою Луизу,Ее к груди дряхлеющей прижав.Вот старая Гертруда ставит кофийГорячий и весь светлый, как янтарь.Старик любил на воздухе пить кофий,Держа во рту черешневый чубук.Дым уходил и дельцами ложился.И, призадумавшись, Луиза хлебомКормила с рук своих кота, которыйМурлыча крался, слыша сладкий запах.Старик привстал с цвеченых старых кресел,Принес мольбу и руку внучке подал;И вот надел нарядный свой халат,Весь из парчи серебряной, блестящей,И праздничный неношенный колпак —Его в подарок нашему пасторуИз города привез недавно Ганц, —И, опираясь на плечо ЛуизыЛилейное, старик наш вышел в поле.Какой же день! Веселые вилисьИ пели жавронки; ходили волныОт ветру золотого в поле хлеба;Сгустились вот над ними дерева,На них плоды пред солнцем наливалисьПрозрачные; вдали темнели водыЗеленые; сквозь радужный туманНеслись моря душистых ароматов;Пчела работница срывала медС живых цветов; резвунья стрекозаТреща вилась; разгульная вдалиНеслася песнь, – то песнь гребцов удалых.Редеет лес, видна уже долина,По ней мычат игривые стада;А издали видна уже и кровляЛуизина; краснеют черепицыИ ярко луч по краям их скользит.

КАРТИНА II

Волнуем думой непонятной,Наш Ганц рассеянно гляделНа мир великий, необъятной,На свой незнаемый удел.Доселе тихий, безмятежнойОн жизнью радостно играл;Душой невинною и нежнойВ ней горьких бед не прозревал;Земного мира уроженец,Земных губительных страстейОн не носил в груди своей,Беспечный, ветренный младенец.И было весело ему.Он разрезвлялся мило, живоВ толпе детей; не верил злу;Пред ним цвел мир как бы на диво.Его подруга с детских днейДитя-Луиза, ангел светлый,Блистала прелестью речей;Сквозь кольца русые кудрейЛукавый взгляд жег неприметно;В зеленой юбочке самаПоет, танцует ли она —Всё простодушно, в ней всё живо,Всё детски в ней красноречиво;На шейке розовый платокС груди слетает понемножку,И стройно белый башмачокЕе охватывает ножку.В лесу ль играет вместе с ним —Его обгонит, всё проникнет,В куст притаясь с желаньем злым,Ему вдруг в уши громко крикнет —И испугает; спит ли он —Ему лицо всё разрисует,И, звонким смехом пробужден,Он покидает сладкий сон,Шалунью резвую целует.Уходит за весной весна.Круг детских игр их стал уж скромен. —Меж ними резвость не видна;Огонь очей его стал томен,Она застенчиво-грустна.Они понятно угадалиВас, речи первые любви!Покуда сладкие печали!Покуда радужные дни!Чего б желать с Луизой милой?Он с ней и вечер, с ней и день,К ней привлечен он дивной силой,Как верно бродящая тень.Полны сердечного участья,Не наглядятся старикиИх простодушные на счастьеСвоих детей; и далекиОт них дни горя, дни сомнений:Их осеняет мирный Гений.Но скоро тайная печальИм овладела; взор туманен,И часто смотрит он на даль,И беспокоен весь и странен.Чего-то смело ищет ум,Чего-то тайно негодует;Душа, в волненьи темных дум,О чем-то, скорбная, тоскует;Он как прикованный сидит,На море буйное глядит.В мечтаньи всё кого-то слышитПри стройном шуме ветхих вод.* * *Или в долине ходит думный;Глаза торжественно блестят,Когда несется ветер шумныйИ громы жарко говорят;Огонь мгновенный колет тучи;Дождя источники горючиСекутся звучно и шумят. —Иль в час полночи, в час мечтанийСидит за книгою преданий,И, перевертывая лист,Он ловит буквы в ней немые– Глаголят в них века седые,И слово дивное гремит. —Час углубясь в раздумьи целой,С нее и глаз он не сведет;Кто мимо Ганца ни пройдет,Кто ни посмотрит, скажет смело:Назад далеко он живет.Чудесной мыслью очарован,Под дуба сумрачную сеньИдет он часто в летний день,К чему-то тайному прикован;Он видит тайно чью-то тень,И к ней он руки простирает,Ее в забвеньи обнимает. —А простодушна и однаЛуиза-ангел, что же? где же?Ему всем сердцем предана,Не знает, бедненькая, сна;Ему приносит ласки те же;Его рученкой обовьет;