Сергей Трофимович Алексеев
Дороги
Посвящается Людмиле Антоновне Петровской
1
Перед уходом на пенсию Валентина Сергеевна твердо решила, что в первое же лето станет достраивать дачу. Участок, нарезанный лет семь назад, медленно зарастал, и только малинник да куст крыжовника говорили о том, что здесь не пустырь.
Однако в первое лето Валентина Сергеевна так ничего и не достроила. Весной неожиданно предложили путевку в Индию, как всегда, «горящую», и дача напрочь вылетела из головы. Сборы в поездку напоминали сборы в поле, на изыскания. Тридцать два года каждую весну она укладывала рюкзак и уезжала из Ленинграда до глубокой осени. Бывало, задерживалась на два, три года, а всю войну прожила в Саянах. С тех пор и до самой пенсии оставалась старшим геологом, менялись только объекты и географические названия. Последние годы вдруг потянуло путешествовать по миру. Съездила в Италию, Францию, Румынию и Японию. А тут выпала Индия… Руки машинально отыскивали и укладывали вещи. На глаза попал свитер, скатавшийся, толстый и теплый. Дочь рассмеялась – куда ты его берешь? Марина ревностно наблюдала за сборами матери и давала советы, будто все восемнадцать лет жизни только и ездила по заграницам. Валентине Сергеевне хотелось, чтобы Маринка хоть позавидовала ей, чтобы в ней какой-нибудь интерес пробудился, но куда там! Удивишь ее Индией, увлечешь чем-нибудь, как раз… Марина в отличие от матери была домоседкой, никуда ее не тянуло из Ленинграда, дорог она терпеть не могла, на дачу и то с боем. Правда, перед отъездом Валентины Сергеевны обещала самостоятельно съездить и выломать засохший малинник.
Вернувшись из Индии в конце июня, Валентина Сергеевна отыскала в дачном поселке двух плотников-шабашников и подрядила достроить домик и поставить новый заборчик. Плотники выпросили сто рублей авансом и куда-то пропали на целый месяц, оставив ей топоры и рубанки. Валентина Сергеевна чистила сад (Марина так и не удосужилась съездить) и поминала «мастеров». Через месяц «мастера» пришли, с горем пополам настелили пол, окосячили двери и окна, вырезали кривобокого петуха на крышу и снова исчезли, теперь уже насовсем.
Этим летом Валентина Сергеевна решила во что бы то ни стало покончить со строительством, так как тешила мечту пожить на даче зимой. Весной, с началом каникул у Марины, Валентина Сергеевна попыталась отправить дочь в партию к Вилору, который изыскивал дорогу к новому руднику на Северном Урале. Было бы хлопот меньше. А то мечись туда-сюда, и строить надо, и за Маринкой в городе приглядывать. Когда в поле ездила, вроде так не беспокоилась. Марина оставалась на попечение двоюродной сестры. Здесь же сама дома, а значит, я опекать надо самой. Вначале Марина соглашалась ехать на изыскания, осторожно, скрывая любопытство, выспрашивала, как там да что. Валентина Сергеевна радовалась, договаривалась с Вилором, чтобы он определил дочь на рубку просек или на худой конец «реешницей». Пусть попробует изыскательской жизни да комаров покормит. Сама-то до пенсии по экспедициям ездила, с восемнадцати лет начала, всякого посмотрела, а дочь растет – ни уму, ни сердцу. Уткнулась в книги, и будто весь мир под книжными корками. Правда, институт после школы сама выбрала, педагогический, но, заметила Валентина Сергеевна, особого рвения к педагогике-то и нет. «Черт возьми, вырастила какого-то теленка! – ругалась Валентина Сергеевна. – Тебя надо время от времени в розетку включать, чтобы дергало!» Однако скоро «положительный» импульс у Марины угас. Перед выездом партии в поле она отрубила – не поеду! Чего там хорошего, в твоей экспедиции?
Позже Валентине Сергеевне стало ясно, в чем тут дело. В начале мая на дачу приехал Смоленский-младший, Вадим. Он ждал, что его заберут в армию, подстригся наголо и теперь в ожидании повестки отдыхал. На даче Вадим неожиданно взялся строить. Наточил инструменты, со знанием дела отобрал доски и за неделю отгрохал крыльцо. На резных столбах, с резными перилами, под старину, под купеческий терем. Работал с утра до вечера, молчком и как-то зло, сопел только и потел. Валентина Сергеевна позвонила Вилору: «Приезжай, посмотри, каков крыльцо Вадим построил!» – «А он может…» – ответил Вилор. И всю эту неделю Марину тоже отчего-то тянуло на дачу. Приедет, в саду копается или Вадиму помогает. «Роман! – сообразила Валентина Сергеевна. – Только больно современный, бессловесный…» Она ни в коем случае не собиралась препятствовать, ей нравился Вадим. Он напоминал Валентине Сергеевне Петра Смоленского, отца Вилора и деда Вадима: такой же порывистый, немногословный, с какой-то затаенной решительностью в глазах. «Пусть он немного встряхнет эту мокрую курицу, – думала Валентина Сергеевна, – это куда лучше, чем мои уроки воспитания». Вадим съездил ненадолго в город и вернулся мрачным. «Отсрочку дали до осени… – неохотно ответил на расспросы Вадим. – А отец кричит – в поле со мной поедешь! Обрадовался… Можно я у вас спрячусь здесь, пока отец на Урал не смотается? Я вам еще веранду построю…»
Следом за Вадимом примчался Вилор, да не один, а с Женей Морозовой, техником из партии. Какими судьбами ее занесло на дачу, Валентине Сергеевне было неизвестно, раньше она не приезжала, но тут начались превращения. Вадиму срочно захотелось ехать на изыскания, Марине же, наоборот, расхотелось так же резко. В этот же день она уехала в город и на даче больше не показывалась.
Наконец Вилор с партией отправился на Урал, и Валентина Сергеевна стала искать мастеров, чтобы закончить проклятое строительство. А пока шли поиски, вечерами она сама мастерила новый заборчик. Вкопала столбы, купила и привезла штакетник, остругала его и начала городить. Через каждые два дня ей приходилось тащиться на последней электричке в Ленинград кормить Маринку, скандаля при этом. Маринка после побега Вадима на Урал окончательно «ушла в себя», «зациклилась», читала по ночам. «Что за ребенок! – ругалась Валентина Сергеевна. – Как жить-то ты будешь? Мы тоже влюблялись, но так не дурели…» – «Какая любовь, мама? – морщилась дочь. – Ваше поколение научили мыслить штампами».- «Ну, ну, мы дураки были набитые, а вы сейчас умные растете, да толку-то с ума вашею, ни себе, ни людям…»
Уезжая, Валентина Сергеевна каждый раз предупреждала: закрывать двери и форточки, все-таки первый этаж, словно чувствовала, что обворуют. И обворовали. Вернувшись однажды поздно вечером, она застала удивленную, растерянную Марину и полный разгром в квартире. Ящики шкафов были выдвинуты, их содержимое горой валялось на полу, исчезли со стен деревянные и глиняные маски, привезенные Валентиной Сергеевной из разных стран, американские джинсы Марины, несколько импортных кофточек и главное – книги. Целиком пропал Дюма, от Бальзака осталось два тома, не было самых ценных книг.
Вызвали милицию. Инспектор в гражданском долго осматривал квартиру, исследовал шкафы, стеллажи с коллекцией минералов, сувениры, оставшиеся после воров, и Валентине Сергеевне казалось, что похитители интересуют его меньше. «А это откуда?» – спрашивал он, показывая гондолу с гребцом. «Из Венеции…» – устало отвечала Валентина Сергеевна. «А это?» – «Из Японии…» – «А это?» – «С Колымы… С Хан-тайки… С Енисея…» Наконец инспектор установил, что воры проникли через форточку, а ушли через двери, что это наверняка работа группы Немого, и распрощался.
– Ну наконец-то и у нас что-то случилось! – обрадованно вздохнула Марина. – Да, кстати, тебе еще письмо от Вилора Петровича…
Валентина Сергеевна, расстроенная пропажей книг, давно и с трудом собираемых ею, разорвала конверт и нехотя стала читать.
Через две строчки она забыла и о книгах, и о дерзком воре по кличке Немой. Она хорошо знала все привычки Вилора, можно сказать, он вырос на ее глазах. Смоленский мог быть самоуверенным, иногда дерзким – качество, доставшееся от отца, – немного сентиментальным к чужим людям и неожиданно жестким к близким. Но растерянным Валентина Сергеевна его не помнила. Однажды на трассу, которую вели к створу плотины, приехал министр с будущим начальником строительства. Вилор спокойно доложил о ходе работ, и вдруг начальнику строительства то ли козырнуть захотелось перед министром, то ли на самом деле он был таким горячим, но он потребовал срочно, в один сезон, закончить трассировку дороги. А иначе, мол, пущу пару «Кагерпиллеров» и без ваших услуг обойдусь. «Не обойдетесь, – отрубил Смоленский, – сдуру только дров наломаете». И ушел в палатку, уверенный и независимый. Защемило сердце у Валентины Сергеевны, как бы худо не вышло. Можно ведь объяснить, в чем дело: сопки, усеянные курумниками, глубокие распадки, болота, несколько мостовых переходов…, А он вот так, сплеча… Сразу же вспомнился Петр Смоленский, сороковые годы. Тогда что-то подобное случилось, возник спор, Петра отстранили от работы… И вместе с боязнью за Вилора Валентина Сергеевна ощутила какую-то гордость за него. На одно мгновение она увидела в нем Петра…
Обстановку разрядил министр. «Ты лучше дай ему пару вездеходов, – посоветовал он начальнику строительства, – пешком тут много не пройдешь…»
С первых же строк письма Валентина Сергеевна почувствовала, что Вилор на грани отчаяния. «С самого начала сезона в партии идет какой-то разброд, – писал он. – Ты помнишь, каким толковым геодезистом был Скляр. В прошлом году я его сам рекомендовал начальником партии. Теперь выходит, на свою голову. Дважды за месяц приходилось схватываться с ним по разным причинам. Боженко собрался ехать в Ленинград увольняться либо переводиться в другую партию. Скляр не глядя подписал ему заявление. Я едва уговорил Боженко остаться до конца сезона, иначе некому делать контрольную нивелировку. Самого же Скляра на трассу не выгонишь, окончательно превратился в завхоза. Надо проектировать мостовой переход, но геологи тянут с документацией шурфов… Откровенно сказать, я боюсь за проект этой дороги. А тут еще началась межведомственная путаница. Как счастье вспоминаю прошлый сезон. Эти же люди, та же трасса… Слава богу, рубщики не подводят. Сами ушли с палатками на трассу и в лагерь не возвращаются. Геодезистов и геологов приходится каждый день возить за семьдесят километров по проселку – теряем время. Одним словом, дела мои невеселые. Вадима я загнал в бригаду рубщиков па дальний участок, но он, стервец, каждый день приезжает в лагерь. Наказывал шоферам не брать его, так он на ходу в машину заскакивает. Недавно пришел и говорит: «Отец, у меня рубаха от пота сопрела». – «Ничего, – говорю, – заработаешь на новую». Он себя кулаком в грудь: «Я сын начальника или кто?..» Теперь со мной не разговаривает, но жду – перебесится…»
