Диана Гэблдон

Стрекоза в янтаре. Книга 1

Моему мужу, Дагу Уоткинсу, с благодарностью за помощь в сборе материала

Пролог

Я просыпалась три раза в темный предрассветный час. Сперва в печали, потом в радостном волнении и, наконец, с чувством одиночества. Слезы глубоко переживаемой утраты пробуждали меня, омывая лицо утешительным прикосновением, словно влажная ткань в чьих-то любящих руках. Я вжалась лицом в мокрую подушку, и соленая река слез унесла меня в скорбные провалы воспоминаний, в таинственные глубины сна.

И я проснулась с ощущением безумной радости, тело изогнулось дугой в судорогах физического слияния, кожа чувствовала свежесть его прикосновений, разбегавшуюся по нервам и сладкой дрожью замирающую где-то в самой глубине тела. Я отогнала от себя пробуждение, повернулась, ища забвения в остром теплом аромате удовлетворенного мужского желания, в утешительных объятиях моего возлюбленного.

На третий раз я проснулась одна, ощущая себя свободной от любви и печали. Вид тех каменных столбов был еще свеж в памяти. Маленький круг, камни, окаймлявшие гребень крутого зеленого склона. Название этого холма Крэг-на-Дун — холм фей. Одни говорят, что холм этот заколдован, другие — что над ним тяготеет проклятие. И те и другие правы. Но никто не знает, каково предназначение и смысл этих камней…

Никто, кроме меня.

Часть первая

В ЗАЗЕРКАЛЬЕ, В ТЕМНОТЕ

Инвернесс, 1968

Глава 1

СПИСОК ЛИЧНОГО СОСТАВА

Роджер Уэйкфилд стоял посередине комнаты и чувствовал, что окружен со всех сторон. Основания к тому были у него самые веские. Он и на самом деле был окружен — столами с разными безделушками и сувенирами, тяжелой викторианской мебелью, укрытой какими-то салфеточками, плюшевыми накидками, афганскими коврами. Паркетный пол застилали крошечные вышитые коврики, готовые заскользить под чьей-то неосторожной ногой. Он был окружен двенадцатью комнатами, забитыми мебелью, одеждой и бумагами. И книгами, о, Бог мой, эти книги!..

Три стены кабинета, где он теперь находился, сплошь занимали битком набитые книжные полки. Перед томами, переплетенными в телячью кожу, высились стопы детективов в ярких бумажных обложках, между ними были втиснуты более изысканные образчики полиграфии, удовлетворяющие вкусам любого, даже самого придирчивого члена клуба книголюбов; торчали корешки старинных книг, украденных в свое время из гибнущих библиотек, а также тысячи и тысячи брошюр, записных книжек и рукописей. Та же обстановка наблюдалась и в остальных помещениях. Книги и бумаги занимали все горизонтальные поверхности, шкафы и кладовки трещали по швам. Его покойный отчим прожил долгую плодотворную жизнь, на десять лет дольше положенных по Библии семидесяти. Доживший до восьмидесяти мистер Реджиналд Уэйкфилд никогда ничего не выбрасывал.

Роджер с трудом подавил желание выбежать из дома, вскочить в свой «моррис майнор» и вернуться в Оксфорд, оставив особняк и все, что в нем имелось, на растерзание стихии и вандалов. Успокойся, сказал он себе и глубоко вздохнул. Со всем этим вполне можно справиться. С книгами проще всего: просто их надо рассортировать, а потом позвонить, чтоб приехали и забрали. Понадобится грузовик размером с товарный вагон, но и это преодолимо. Одежда — с ней вообще нет проблем. Оксфэм[1] все заберет.

Он не совсем понимал, что будет делать Оксфэм с целой кучей черных саржевых костюмов покроя 1948 года, но, возможно, бедняки не слишком разборчивы. Ему стало легче дышать. Он специально взял месячный отпуск на кафедре истории Оксфордского университета, чтобы привести в порядок имущество и дела его преподобия. Что ж, в этот срок вполне можно уложиться. Правда, порой его охватывало отчаяние, и тогда казалось, что эту работу не переделать и за годы.

Он подошел к одному из столов и взял с него маленькое фарфоровое блюдце. В нем лежали небольшие металлические прямоугольнички — свинцовые «габерлунзы», специальные бляхи, которые в XVIII веке служили приходским нищим как бы свидетельством того, что они имеют лицензию на это ремесло. У лампы стояла коллекция каменных бутылей, рядом с ними — табакерка из рога, отделанная серебром. Сдать их в музей? Весь дом был битком набит разными якобитскими поделками, его преподобие был любителем истории, а его излюбленным объектом исследований был XVIII век.

Пальцы инстинктивно потянулись к табакерке, погладили ее поверхность, пробежали по вырезанным на ней черным буквам — имена и даты жизни «дьяконов и казначеев гильдии портных Кэнонгейта, Эдинбург, 1726 год». Может, все же стоит сохранить несколько раритетов из коллекции его преподобия? Но он тут же решительно отверг эту мысль.

— Ни в коем случае, приятель, — произнес он вслух. — Иначе можно рехнуться.

Или превратиться в кладовую крысу. Стоит только начать с нескольких вещей, и вскоре счет пойдет на тысячи. Тут же возникнет искушение поселиться в этом чудовищном доме среди завалов из всякой дребедени.

— И беседовать с самим собой вслух, — добавил он.

Мысль о завалах из дребедени напомнила ему о гараже, и колени у него подогнулись. Его преподобие, приходившийся на деле Роджеру двоюродным дедушкой, усыновил мальчика в возрасте пяти лет, после того как родители его погибли во время Второй мировой войны: мать — во время бомбежки, отец — в темных водах Ла-Манша. Следуя своей обычной скопидомской манере, священник сохранил все вещи родителей Роджера — уложенные в сундуки и коробки, они хранились в гараже. Роджер знал, что за последние лет двадцать к ним не прикасалась рука человека.

При мысли, что ему предстоит рыться в родительских вещах, Роджер испустил тяжкий вздох.

— Господи, — взмолился он, — что угодно, только не это!

Слова эти мало походили на молитву, однако, словно в ответ на них, брякнул дверной колокольчик, что заставило Роджера прикусить от неожиданности язык.

В сырую погоду входная дверь в особняке имела привычку разбухать, отчего отворить ее было непросто. Наконец, издав скрип, она подалась, и Роджер увидел на пороге женщину.

— Чем могу быть полезен?

Женщина была среднего роста и весьма миловидна. Вот общее впечатление, создавшееся у него: тонкие черты лица, белая льняная блузка, копна вьющихся каштановых волос, напоминающая слегка развившийся шиньон. А в центре — пара ярких янтарных глаз, цвета хорошо выдержанного шерри.

Глаза обежали его фигуру, возвышавшуюся над ней на фут, начиная с парусиновых туфель одиннадцатого размера, и остановились на лице. Легкая улыбка еще шире раздвинула губы.

— Не хотелось бы начинать с банальностей, — сказала она, — но, Бог мой, как же вы выросли, молодой Роджер!

Роджер почувствовал, что краснеет. Женщина рассмеялась и протянула руку:

— Вы ведь Роджер, не так ли? А я — Клэр Рэндолл, старая приятельница его преподобия. Но когда мы виделись последний раз, вам было не больше пяти.

— Э… Так вы дружили с моим отцом? Тогда вы, должно быть, знаете…

Улыбка исчезла, ее сменило скорбное выражение.

— Да. Очень печально было узнать эту новость. Сердечный приступ, не так ли?

— Гм, да. Он умер совершенно внезапно. Я только что приехал из Оксфорда, чтоб как-то распорядиться имуществом. — И он повел рукой вокруг себя.

— Насколько я помню библиотеку вашего отца, это занятие вполне может затянуться до самого Рождества, — заметила Клэр.

— В таком случае не будем отнимать у вас время, — раздался за ее спиной голос с американским акцентом.

— О, совсем забыла, — Клэр отступила и обернулась к девушке, стоявшей слева от нее, так, что Роджеру не было ее видно. — Роджер Уэйкфилд, моя дочь Брианна.

Брианна Рэндолл шагнула вперед с застенчивой улыбкой на лице. На секунду Роджер растерялся, затем вспомнил о манерах. Отступил на шаг, пошире распахнул дверь, судорожно вспоминая при этом, когда последний раз менял рубашку.

— Что вы, что вы, вы мне нисколько не помешали! — Он говорил совершенно искренне. — Как раз собирался передохнуть. Входите, прошу!

Он провел гостей через холл в кабинет викария, бегло отметив при этом, что Брианна, помимо того что довольно хорошенькая, была одной из самых высоких девиц, которых ему когда-либо доводилось видеть вблизи. Футов шести росту, не меньше, подумал он, заметив, как она чуть пригнула голову, проходя под аркой в холле. И тут же бессознательно выпрямился, следуя за ней, до полных своих шести футов и трех дюймов. И лишь в последний миг, проходя вслед за гостьями в комнату, пригнулся, чтоб не удариться головой о притолоку.

— Хотела приехать раньше, — сказала Клэр, усаживаясь в огромное вращающееся кресло. Четвертую стену в кабинете священника занимали высокие, от пола до потолка, окна, и солнце высветило в ее светло-каштановых волосах седину. Локоны начали развиваться, особенно один, возле уха, который она рассеянно теребила. — Уж совсем было собралась приехать в прошлом году, но тут в нашем госпитале, в Бостоне, возникли какие-то непредвиденные обстоятельства. Я… я, знаете ли, врач, — объяснила она, немного кривя рот, словно в ответ на удивление, отразившееся на лице Роджера вопреки всем его стараниям. — И теперь страшно жалею об этом. Что не пришлось повидаться с вашим отцом…

Интересно, подумал Роджер, зачем тогда она заявилась теперь, зная, что священник умер. Но спросить не осмелился, это было бы невежливо. И вместо этого сказал:

— Решили полюбоваться окрестностями?

— Да, мы ехали на машине из Лондона, — ответила Клэр и улыбнулась дочери. — Я хотела, чтобы Бри посмотрела страну. По ее акценту не скажешь, но, знаете ли, она у нас чистокровная англичанка, как и я, хотя никогда не жила в Англии.

— Вот как? — Роджер взглянул на Брианну. Мало походит на англичанку, подумал он. Слишком высокая, густые рыжие волосы небрежно спадают на плечи, черты лица четкие, жестко очерчены, нос прямой, длинный, пожалуй, даже чуть длинней, чем следует.