Владимир Степанович Возовиков.
Владимир Григорьевич Крохмалюк.
НЕЛЁГКОЕ ИСПЫТАНИЕ
Чистотой своей казарма напоминала вымытое зеркало. Жемчужной белизной сияли плафоны, по шнурку равнялись не только солдатские койки, но и прикроватные коврики; на бархатистой синеве одеял белоснежные подушки сверкали, словно огромные куски сахара. Ощущение тепла и уюта усиливали изящные стенды, закрытые вешалки, похожие на гардеробы цвета слоновой кости. По глазам солдат и офицеров, пригласивших в казарму гостя – известного писателя, ветерана войны, офицера запаса, – чувствовалось, что им самим нравится армейский дом. Но гость, казалось, чем-то был неудовлетворен, и это смущало хозяев. Недоумение рассеялось в конце встречи, когда Илья Григорьевич сказал:
– Почти каждый год бываю в частях и всякий раз замечаю, как улучшается быт наших солдат и офицеров. Оттого и не хвалю ваш дом, что такими казармами теперь не удивишь. Да вот ещё о чём подумываю: не балуем ли мы наших молодых людей? Иной раз будто не в военный городок попадаешь, а в санаторий.
– Вот те раз! – изумился офицер-хозяйственник. – Впервые меня упрекают за устроенность солдатского быта.
– Вы не поняли, – возразил фронтовик. – Должен вам сказать, что и в труднейшие времена забота о солдате в нашей армии стояла на первом месте. Даже после гражданской, когда страна голодала, была раздетой и разутой, красноармеец обеспечивался всем необходимым. Сапоги с картонными подметками, шинели из гнилого сукнеца, на которых наживались поставщики и царские чиновники, – это осталось по ту сторону революции. Да и теперь в иных армиях ведь как? Выдали солдату, что предписано по табелю, а то ещё и деньги на прокорм – и точка: исполняй, что велят, и больше не спрашивай. Потерялось, сломалось, сносилось до срока – на свои покупай или так обходись. А у нас возможно ли, например, чтобы солдат спал без одеяла или в зимнее поле вышел без теплой одежды да в дырявых сапогах?
– Что вы! – Офицеры даже засмеялись. – Самый нерадивый старшина такого не допустит, не говоря уж об офицерах. А допустит – сочтем за ЧП со всеми последствиями.
– То-то! Не знаю, существует ли другая армия, где бы человеку уделялось столько внимания, сколько в нашей. В этом сказываются и любовь народа, и гордость его за своих защитников. Но я отвлекся, не о том хотел сказать. Меня вот что беспокоит: не привыкают ли нынешние солдаты к тепличной жизни? Да и командиры – тоже. Воинский быт сам по себе должен воспитывать привычку к лишениям. Из таких казарм в зимнее поле не потянет лишний раз.
– Однако выходим, и не так уж редко.
– А не оглядываетесь на теплые казармы? – не сдавался фронтовик. – Мол, перекантуемся как-нибудь несколько дней, вернемся – тогда и отогреемся, и отоспимся. Я говорю о привычке жить в поле, как дома. Вот вы, – он снова обратился к офицеру-хозяйственнику, – сумеете на трудных учениях, скажем, обеспечивать подразделения не хуже, чем здесь, в городке, где и склады под рукой, и ваша прекрасная кухня-столовая со всей механизацией?… Я, например, фронтовых тыловиков доселе поминаю добром. Бывало, огонь адский, враг лезет, но пришло время обеда – старшина или повар с термосом тут как тут. И без патронов в бою не оставляли, и амуницию по сезону приносили прямо в окопы или в цепь. Оттого и воевали уверенно… У вас когда-нибудь случались в поле критические ситуации?
Молодой офицер задумался. Мирное время – не война, где критические ситуации на каждом шагу. И вдруг в памяти всплыла одна запись в блокноте, о которой, кажется, самое время вспомнить. Всего-то строчка: «А. Карпухин и В. Горпенко. Штормовая ночь…»
Старшего лейтенанта Карпухина посыльный оторвал от телевизора: «Срочно вызывает начальник штаба». Шел приключенческий фильм, и Карпухин, натягивая шинель, подосадовал: не могли отложить до утра! На улице бушевала метель. Днем ещё стояла осень, теперь была настоящая зима. В северных широтах – дело обычное.
Подполковник встретил вопросом:
– Прогноз слышали? Нет? Так вот: сейчас – минус три, в полночь будет минус двадцать, к утру – ниже тридцати. У нас в поле две роты и взвод. Люди в шинелях и сапогах наверняка вымокли. Представляете, что их ждет утром?
– Может, отложить учение? – неуверенно предложил Карпухин. – Переоденем, потом пусть воюют.
– На учениях воевать учатся, – отрезал начальник штаба. – А война погоды не выбирает. И у нас ведь существует вещевая служба, которой командуете вы.
Карпухин покраснел и догадался, зачем его вызвали. И тогда ему стало зябко…
– Подойдите к карте, – пригласил подполковник. – В три часа ночи они будут здесь. – Он очертил рощицу на краю полигона. – Вы тоже будете здесь не позже трех часов ночи. Разумеется, с полушубками и валенками на всех. Возьмите палатку и походную печку – возможно, придется оборудовать пункт обогрева и для вас самих. У них такой пункт имеется. Ехать советую так. – Кривая карандашная линия легла через полигон. – Чтоб не терять времени, распоряжения я отдал сам. Прапорщик Горпенко с отделением сейчас грузит машину. Получите карту, она для вас уже приготовлена. Вопросы?
– Если дороги замело…
– Пробейтесь. Машина сильная, снег пока рыхлый. Да лопаты возьмите. И помните: запасного варианта у нас нет. Если поморозим людей, отвечать будем вместе. Верю вам…
Уверенность начальника штаба ободрила Карпухина, и всё же он боялся заплутать на просторах ночного полигона, покрытого островками леса, во всех направлениях изрезанного полевыми дорогами. Метель-то нешуточная. Поэтому решил ехать по знакомому шоссе, затем – вдоль широкого лога. Через лог машина не пройдет, но нужная рощица от него в каких-нибудь полутора-двух километрах. Груз не так уж велик, прапорщик выбрал крепких солдат да на всякий случай прихватил легкие дюралевые сани на широких полозьях, которые в прошлом не раз выручали хозяйственников на зимних учениях. Так что перетащить груз не составит большого труда.
Тридцать километров под ветер по шоссе прошли за какой-нибудь час. Всё началось, когда свернули возле лога наперерез ветру. То, что творилось в поле, трудно было назвать метелью, даже пургой – свирепствовал настоящий снежный шторм.
Лучи фар уходили в него, словно в кипящее молоко. Карпухин взяв железный штырь, двинулся впереди машины, нащупывая безопасный путь. Солдаты с прапорщиком вначале выскакивали из крытого кузова – подтолкнуть машину или прорубить глубокий сугроб, а потом уже и не садились – шли, подпирая борта плечами. Казалось, ураган подгоняет время: минуты полетели как секунды. Прошел час, а распадка, где Карпухин наметил остановку и переход через лог, не было. Боясь уклониться от маршрута, он взял ближе к логу – всё равно дорога потеряна. Ветер стал злее, но – вот радость! – на гребне склона снег едва скрывал полегшую траву. Сколько ведь слышал и читал, что в снега и распутицу лучшие пути – по гребням высот, по водоразделам, что ещё в древности полководцы именно так водили свои рати, но оказывается, иные истины надо открывать собственным горбом. «Однако что за учения в такую бурю?» – подумал с новой досадой. И тут же вспомнилось: «Война погоды не выбирает…»
Когда наконец достигли распадка и спустились в относительное затишье, Карпухин глянул на часы. Последние пять километров они прошли за два с лишним часа! И только три часа оставалось теперь в их распоряжении. В хорошую погоду можно было бы дать людям отдохнуть и даже вскипятить воду на костре, благо в распадке ветер не так свиреп, а кругом стояли таловые заросли, полные сухого коряжника. Но шторм уже показал, что привычное отношение к пространству и времени сейчас не годится, следовало поторапливаться. Тем более что всего имущества сразу взять не удалось.
В логу стало ещё тише, наверху ветер дул порывами – то ли затихал, то ли менял направление. Под тяжестью связок одежды солдаты едва брели по глубокому снегу, однако сани скользили легко, и Карпухин лишь теперь оценил предусмотрительность своего помощника. В сплошной стене тальника на дне лога смутно белел узкий проход вдоль летней тропы, туда Карпухин и повел свой маленький отряд. Он спешил и не сразу понял, отчего снег под ногами вдруг стал тяжелым. Внезапно за голенище сапога скользнула холодно-жгучая змейка, и он сразу остановился. Вода! В сапогах были только Карпухин да Горпенко. Солдат переобули в валенки…
Прапорщик молча остановился рядом. Какой смысл гадать, откуда взялась вода? Скорее всего, перехватило сток ключей, и на дне лога образовалась коварная снежница. Справа и слева – сплошной коряжник, через который ночью с тюками одежды не пробраться. Да и там, в зарослях, тоже могла быть вода. Карпухин растерялся. Он ещё ничего не решил, а прапорщик вдруг взял лямки саней и накинул на свои плечи.
– У меня высокие сапоги, товарищ старший лейтенант. Да уж если и мокнуть – так одному. Переволоку груз, потом – вас – по очереди.
Никаких слов было не надо, и всё же кто-то из солдат сказал вслед тающей в темени широкой фигуре:
– Ни пуха, товарищ прапорщик…
Пока Горпенко перевозил имущество через снежное болото, от машины принесли остальное имущество. «Форсировать» эту преграду надо было в один прием. Переправа заняла больше часа. Вымок не только Горпенко. Двое солдат промочили валенки, зачерпнул воды в сапоги и сам Карпухин, когда помогал вытаскивать застрявшие сани. Переобулись сразу, у разведенного наспех костра. Ветер, слабея, становился по-зимнему сердитым.
На крутом подъеме из лога разогрелись до пота, но наверху когтисто схватил мороз, сухая снежная крупка больно стегнула по глазам. В разрывах туч проглядывали звезды, и это значило – прогноз не обманул: через какой-нибудь час северный ветер наполнит степь арктической стужей…
За горизонтом вспыхивали ракеты, оттуда доносились глухие разрывы, треск пулеметов и автоматов. Там не легче, но там бой учебный, а в том, что делал Карпухин со своими подчиненн
