Вайян Роже
Закон
Роже Вайян
Закон
Пер. с фр. - Н.Жаркова.
На углу Главной площади и улицы Гарибальди, прямо напротив дворца Фридриха II Швабского находится претура Порто-Манакоре. Это пятиэтажное здание с голым, скучным фасадом: в нижнем этаже - тюрьма, на втором полицейский участок, на третьем - суд, на четвертом - квартира комиссара полиции, на пятом - квартира судьи.
В августе в час сиесты городок кажется вымершим. Одни лишь безработные, "disoccupati", незанятые, не покидают обычного своего поста - подпирают стены домов, выходящих на Главную площадь, словно застыли на месте и молчат, вытянув руки по швам.
Из тюремных окон, прикрытых деревянным "намордником", доносится пение арестантов:
Повернись, красотка, оглянись...
Безработные слушают пение арестантов, но сами не поют.
На пятом этаже претуры от пения арестантов просыпается в своей спальне донна Лукреция.
Она просто великолепна, эта донна Лукреция: полулежит в постели, опершись на локоть, в вырезе сорочки видна обнаженная грудь; черная грива волос, спадающая ниже пояса, разметалась в беспорядке. На французский вкус она, пожалуй, слишком крупна и дородна. А здесь, в южной итальянской провинции, где женщина на сносях - объект самых пылких мужских вожделений, она считается первой красавицей. Глаза у нее не так чтобы очень большие, но зато всегда что-нибудь да выражают, причем выражают слишком явно все движения души; в этот период ее жизни чаще всего - гнев, ненависть или на худой конец неприязненное безразличие.
Когда десять лет назад сразу же после свадьбы муж привез Лукрецию в Порто-Манакоре, все дружно стали звать ее "донна", хотя была она всего-навсего супругой судейского чиновника низшего ранга и никто ничего не знал о днях ее молодости, прошедших в большом городе Фоджа, где отец ее был начальником канцелярии префектуры и имел чуть ли не десяток дочерей. В Порто-Манакоре "донна" - это обязательно или дочь или супруга крупного землевладельца, причем старинного рода. Но Лукрецию никто не звал ни "signora", ни "signoria" - "ваша милость", как обычно уважительно обращаются к нездешним. Слишком очевидно, что она именно донна, domina, подобно римской императрице, хозяйка, госпожа.
Ее супруг, судья Алессандро, входит в спальню и направляется к жене. Она отталкивает его.
- Совсем меня разлюбила, - вздыхает судья.
Она не отвечает, подымается, идет к окну, приоткрывает ставни. В лицо ей ударяет удушливая волна зноя. Теперь арестанта затягивают неаполитанскую "канцонетту", получившую премия" на последнем радиофестивале. Донна Лукреция нагибается и видит руки, множество рук, вцепившихся в тюремную решетку, до тут она замечает, как в темноте между разошедшимися дощечками "намордника" на нее пялятся два огромных глаза. Глядящий что-то говорит своим товарищам, блестят еще и еще чьи-то глаза; пение разом смолкает, донна Лукреция чуть отодвигается от окна.
Теперь она смотрит прямо перед собой и уже не нагибается над подоконником.
На террасе почтамта под сенью башни Фридриха II Швабского дремлют, развалясь в шезлонгах, почтовые чиновники. От пола террасы к самому верху башни карабкается по веревочкам вьюнок с большими бирюзовыми цветами. Венчики свои вьюнок открывает на заре, а к пяти часам, когда их коснется солнечный луч, закроет. И так каждое лето с тех самых нор, когда она, молоденькая супруга судьи, переехала из Фоджи в Порто-Манакоре.
Безработные, подпирающие стены вокруг всей Главной площади, ждут, когда появится какой-нибудь арендатор или управитель в наймет хоть одного человека, пусть на любую работенку; но арендаторам и управителям редко требуется помощь безработных, их семьи сами ухаживают за апельсиновыми и лимонными плантациями и за чахлыми оливковыми деревьями, туго растущими на здешней иссушенной зноем почве.
Справа от Главной площади рабочие развешивают электрические фонарики на ветвях гигантской сосны (по преданию, посаженной еще Мюратом, маршалом Франции и королем Неаполитанским). Нынче вечером муниципалитет дает для курортников бал.
Площадь спускается террасами, а ниже порт и море. Донна Лукреция глядит на море. С самого конца весны оно все такое же синее. Оно всегда здесь. И целые месяцы даже не всплеснет.
Судья Алессандро подбирается к жене сзади, кладет ей ладонь на бедро.
- О чем думаешь? - спрашивает он.
Она оборачивается. Он ниже ее. За последние месяцы он совсем иссох, брюки на нем болтаются. Она видит, что его бьет дрожь и на висках блестят тяжелые капли пота.
- Ты, очевидно, хинин забыл принять! - напоминает она.
Он подходит к туалетному столику, наливает из кувшина воды в стакан для чистки зубов, проглатывает две розовые пилюльки. Его треплет малярия, как и большинство здешних жителей.
- Никогда ни о чем не думаю, - добавляет она.
Судья Алессандро удаляется в свой кабинет и открывает толстый том, книготорговец в Фодже специально для него разыскал и выслал почтой этот труд: Альберто дель Веккьо, "Законодательство императора Фридриха II. Турин. 1874". Фридрих II Швабский, император Римской империи, король Неаполитанский, Сицилийский и Апулийский XIII века, - любимый герои судьи. Он ложится на узенькую кушетку - теперь, когда донна Лукреция потребовала себе отдельную спальню, приходится довольствоваться этим малоудобным ложем.
В соседней комнате шумно ссорятся дети. Служанка, должно быть, спит себе на холодке - или на лестничной площадке, или в канцелярии суда; летом после полудня в ее каморке под самой крышей буквально нечем дышать. Донна Лукреция проходит в детскую и молча водворяет там порядок.
Сейчас арестанты затягивают песенку из репертуара Шарля Трене, слов они не понимают, и она звучит в их исполнении по-простонародному уныло. Летними вечерами громкоговоритель, установленный на Главной площади, передает всю программу итальянской радиостанции "Секондо", так что репертуар арестантов неистощим.
- Дай потрогать, - молит Тонио.
Он тянет руку к грудям, задорно распирающим ткань полотняного платьица.
Мариетта ударяет его по руке.
- Ну просят же тебя, - твердит он.
- А я не желаю, - говорит она.
Он заталкивает ее в тенистое местечко, под крыльцо дома с колоннадами. Августовское солнце, solleone, лев-солнце, немилосердно жжет топкую низину. В доме все еще спят свинцовым сном сиесты.
Тонио удается стиснуть запястье девушки, он прижимает ее к стене и наваливается всей тяжестью.
- Отцепись, а то сейчас людей позову.
Она отбивается и наконец отталкивает его. Но он по-прежнему жмется к ней.
- Мариетта, - шепчет он, - Мариетта, ti voglio tanto bene, я так тебя люблю... дай хоть потрогать...
- Можешь с моей сестрой такими пакостями заниматься!
- Если хочешь, я все брошу... детей, жену, дона Чезаре... увезу тебя на Север...
Мария, жена Тонио, старшая сестра Мариетты, появляется на крыльце. За шесть лет Тонио ухитрился сделать ей пятерых ребятишек; живот у нее сползает чуть не до колен, груди сползают на живот.
- Опять ты к ней вяжешься! - кричит она.
- Тише, дона Чезаре разбудишь, - отзывается Тонио.
- А ты, - кричит Мария, обращаясь к Мариетте, - а ты зачем к нему лезешь?
- Ничего я не лезу, - огрызается Мариетта. - Он сам мне проходу не дает.
- Вы же дона Чезаре разбудите, - пытается утихомирить женщин Тонио.
Джулия, мать Марии и Мариетты, тоже появляется на крыльце. Ей еще пятидесяти нет, но вся она какая-то уродливо-скрюченная, совсем как те корни кактуса-опунции, которые море выбрасывает на прибрежный песок; ссохшая, худющая, лицо желтое, а белки глаз, как у всех маляриков, красные.
- Очень-то мне нужен твой муженек, - кричит Мариетта. - Он сам ко мне все время пристает.
Теперь на Мариетту набрасывается и Джулия.
- Если тебе здесь не нравится, - кричит она дочери, - бери да уходи отсюда.
Мариетта вскидывает голову, в упор смотрит на мать, потом на сестру.
- Орите хоть до утра, - говорит она, - я все равно к ломбардцу не пойду.
- Конечно, тебе приятнее чужих мужей отбивать, - кричит старуха Джулия.
Между колоннами на втором этаже открываются ставни. На балкон выходит дон Чезаре. В мгновение ока воцаряется тишина.
Дону Чезаре семьдесят два года; со времени своей службы в королевском кавалерийском полку (в конце первой мировой войны) он почти не изменился, разве что раздобрел немного; держится все так же прямо и по-прежнему считается в округе лучшим охотником.
За спиной дона Чезаре вырисовывается в полутьме спальни силуэт Эльвиры.
Эльвира тоже дочь старухи Джулии. Марии - двадцать восемь, Эльвире двадцать четыре, Мариетте - семнадцать. И Джулия и Мария в свое время побывали наложницами дона Чезаре. Теперь ложе с ним делит Эльвира. Мариетта еще девушка.
- Слушай меня, Тонио, - начинает дон Чезаре.
- Слушаю, дон Чезаре, - отзывается Тонио.
И подходит ближе к балкону. Он босой, штаны латаны-перелатаны, рубашки на нем вообще нет, зато белая куртка накрахмалена до лоску. Дон Чезаре требует, чтобы все его доверенные люди щеголяли в безукоризненно белых куртках. С тех пор как Тонио женился на Марии, он стал доверенным лицом дона Чезаре.
С балкона дону Чезаре видна вся топь, а за ней озеро, среди камышей и зарослей бамбука оно прокладывает себе дорогу к морю и омывает площадку перед крыльцом дома с колоннами; а дальше песчаные отмели перешейка, а еще дальше бухта Порто-Манакоре. Дон Чезаре глядит на море, которое долгие месяцы даже не всплеснет.
- Слушаю вас, дон Чезаре, - повторяет Тонио.
Джулия с Марией входят в дом. Легко шагая, Мариетта исчезает среди зарослей бамбука; она держит путь к камышовой хибарке: в таких хибарках живут о семьями рыбаки дона Чезаре.
- Ну так вот, - обращается к Тонио дон Чезаре, - поедешь сейчас в Порто-Манакоре.
