Аделаида Герцык
СТИХОТВОРЕНИЯ 1910–1916 ГОДОВ
«О, этот зал старинный в Канашове!..»
О, этот зал старинный в Канашове!
Встает картин забытых рой,
И приближается былое
Неслышной плавною стопой.
Колонны белые. За ними
Ряд чинных кресел и столов.
В шкафу тома в тисненой коже
«Благоговенью» и «Трудов».
Рабочий столик, где, склонившись,
В атласных, палевых тонах
Мечтала бабушка, вздыхая,
Об эполетах и усах.
Рассказы вел о том, как было,
Герой Очаковских времен,
И за зелеными столами
Играли в безик и бостон.
Старинный, красный фортепиано!
Какой души сокрыт в нем след?
Из перламутра клавиатура
Звучит, как эхо прежних лет.
Гравюры гордо повествуют
О том, как персы сражены.
И сам Паскевич Эриванский
Взирает гордо со стены.
А дальше — в рамах золоченых
Красивых предков целый ряд,—
За мной хотя и благосклонно,
Но недоверчиво следят.
Кругом снега, во всей усадьбе
Стоит немая тишина.
И в окна мерзлые из парка
Струит свой бледный свет луна.
И я хожу, полна раздумья,
Средь этих лиц, средь этих стен,
И чую, что для нас былое
Глубокий, неразрывный плен.
Душа окована, как сетью,
Наследием минувших лет.
И мы живем и умираем,
Творя их волю и завет.
Быть может, мы — лишь тень былого?
Как знать, где правда и где сон?..
Стою тревожно в лунном свете
Среди белеющих колонн.
Зима 1909–1910
Канашово
«Мы на солнце смотрели с кургана…»
Вере
Мы на солнце смотрели с кургана
Из-за сосен, что нас обступили,
Км колонны в готическом храме,
Как бойцы на священной могиле.
Мы смотрели, как солнце скользило
За убогие, черные хаты,
Расстилая по снежной равнине
Все пыланье и славу заката.
Мы стояли, внимая призыву
Сквозь безмолвие чистой дали
И вверяя небесному диву
Всю бескрайность земной печали.
Было в мире молитвенно строго,
Как в готическом, вечном храме,
Мы смотрели и слышали Бога
В догорающей глуби над нами.
3 февраля 1910
Канашово
«И пошли они по разным дорогам…»
Е. Г.
И пошли они по разным дорогам.
На век одни.
Под горой, в селеньи убогом
Зажглись огни.
Расстилается тайной лиловой
Вечерний путь.
Впереди — равнина и снова
Туман да муть.
Все дороги верно сойдутся
В граде святом.
В одиночку люди плетутся,
Редко — вдвоем.
Где скорей? По вешнему лугу
Иль тьмой лесной?..
Поклонились в землю друг другу
— Бог с тобой!
И пошли. В селеньи убогом
Чуть брезжит свет.
Все ль пути равны перед Богом
Или нет?
8 февраля 1910
Канашово
«О, не дай погаснуть…»
О, не дай погаснуть
Тому, что зажглось!
Что зажглось — дыханьем
Прожги насквозь!
Среди снега в поле
Стою и молю;
Обливает месяц
Печаль мою.
Засвети, о Боте,
Светильник в ночи,
Растопи под снегом
Мои ключи!
О, как страшно сердцу
Играть и гадать,
Как боится сердце
Мольбы слагать!
Я стою средь поля,
Боюсь вздохнуть.
Обливает месяц
Пустынный путь.
14 февраля 1910
Канашово
«Над миром тайна и в сердце тайна…»
Над миром тайна и в сердце тайна,
А здесь — пустынный и мглистый сон.
Все в мире просто, необычайно:
И бледный месяц, и горный склон.
В тиши вечерней все стало чудом,
Но только чудо и хочет быть,
И сердце, ставши немым сосудом,
Проносит влагу, боясь пролить.
Рдяные крылья во тьме повисли,
Я знаю меньше, чем знала встарь.
Над миром тайна и тайна в мысли,
А между ними — земной алтарь.
Сентябрь 1910
Судак
«Я не знаю, так ли оно приближается?..»
Я не знаю, так ли оно приближается?
Такой ли шорох его одежды?
Что мне овеяло сонные вежды?
Что в тишине благое свершается?
Я не знаю, муки нужны ли крестные,
Чтоб семя к жизни прозябло новой?
Может ли сердце проснуться без зова,
В солнечной выси греясь, безвестное?
Заблудиться в мире среди бездорожия
И встретить счастье в пути случайно,
Можно ль? Нет ли? Там многое — тайна,
Как распознать веления Божии?
Все стоять бы и ждать, покуда узнается,
Стоять и ждать, — не прошло бы мимо,
Мнится мне, чудо проходит незримо…
Так ли, не так ли оно приближается?
Ноябрь 1910
Москва
«Все идем на пир единый…»
Все идем на пир единый,
Лентой вьется путь змеиный,
Но когда мы в сборный дом
Все придем —
Всем ли будет место?
Я, как нищая без роду,
Стану трепетно у входа,
В миг припомню все до дна, —
Как бедна,
Как скудна любовью.
Я пришла сюда без зова,
За меня кто молвит слово?
Скажет, что и я Христова?
Что и в тьме моей зажжен
Звездный сон,
Сон еще незримый?
Словно белые виденья,
Всюду двигаются тени,
Ждут и знают, как принять
Благодать —
Все ли, все любимы?
Сердце дрогнет от надежды…
Я возьмусь за край одежды
Той, что ближе… Светлый миг…
Стерт мой лик,
Речь неуловима.
Стану я на всех похожей,
Вся предамся воле Божьей.
И когда все в круг войдут —
Нарекут
Новое мне имя.
Зима 1910
Москва
«Как сделать, чтоб жить совсем как в будни…»
Как сделать, чтоб жить совсем как в будни,
Все погасив ввечеру?
Стыдно душе усталой и скудной
Делать из жизни игpy.
Кто ходит за мной, всегда на страже,
Всюду готовя пиры?
В пустыне безлюдной сучья вяжет
И распаляет костры?
Хочу помолиться тише, строке,
Слезы и скорбь затая,
А скорбь уже стелет мягкое ложе
И колыбелит меня.
Пусть каждое слово будет честно,
Честно, как праведный суд,
А все они ярки, все телесны,
Вечно лукавят и лгут.
Как страшно, что нет нигде простого,
Всюду таится игра.
Мне нужно, нужно прожить сурово
Последнюю ночь до утра.
Декабрь 1910
Москва
«Моя осень с листьями пестрыми…»
Моя осень с листьями пестрыми
Завершит без меня свой круг.
Уж не выйду за руку с сестрами
На вечерний, грустящий луг.
Без меня облетят багряные,
Мне последних цветов не жаль.
Не в них теперь необманная
Одинокость моя и печаль.
Я пойду и сяду, покорная,
На развилии трех дорог,
Буду мига ждать чудотворного
И глядеть в огневой восток.
Проплывет ли весть колокольная,
Разольется ль в мире свет,—
Те, кто знают, все богомольные,
Что содеют ему в ответ?
Не спрошу, где путь к сокровенному,
Пусть проходят, неси свой рок.
Я одна останусь блаженная
На развилии трех дорог…
Декабрь 1910
Москва
«Не всегда будет имя все то же…»
Не всегда будет имя все то же —
Мне другое дадут потом.
Полнозвучней, сильнее, строже
Начертается путь мой в нем.
Оно будет в руке, как лампада.
Я увижу, где тьма и где свет,
И куда мне пойти теперь надо,
И простили ль меня или нет.
Мы — слепые, живем, забывая,
Только слышим и кличем звук,
Наше имя, во тьме погасая,
Замыкается в мертвый круг.
И в названьи своем, как в темнице,
