Раиса Моисеевна Азарх

У великих истоков

Предисловие

«Сила света обратно пропорциональна квадрату расстояния». Этот закон физики опровергается, когда речь идет о свете, озарившем нашу Родину и все человечество в Октябре 1917 года, о расстоянии в 50 исторических лет, отделяющих нас от тех дней, которые потрясли мир…

Чем дальше в прошлое уходит то время, тем ярче, красочнее встают пред нами неповторимые события и вершившие их люди, героизм, величественная красота, самоотверженность, твердость рядовых и руководителей революции. И вместе с тем — их замечательная душевная чистота, непосредственность, простота и покоряющая человечность.

Воспоминания Раисы Азарх «У великих истоков» повествуют о драматических эпизодах ее жизни в период Октября и гражданской войны.

Автор книги — человек яркой и интересной судьбы. Молодым врачом входит она в революцию, участвует в политической и вооруженной борьбе за победу Октября в Москве. Затем, как политический работник и организатор военно-санитарного дела на различных фронтах, оказывается в ответственные моменты в самой гуще событий, на самых напряженных участках гражданской войны.

В годы борьбы против империалистической военной интервенции и внутренней контрреволюции Р. Азарх была смелым, самоотверженным большевиком, темпераментным агитатором и бойцом. Она не любила и не умела засиживаться в штабах и тылах. Как правило, свои мирные медицинские обязанности перекладывала на умело подобранных, достойных доверия заместителей, а сама в седле или на площадке бронепоезда врезалась в гущу боя, чтобы подбодрить слабого, пристыдить труса и во главе смелых идти в огонь, показывая пример отваги и решимости в борьбе за власть Советов.

Недаром в последующем Раиса Азарх оказывается в Испании и плечом к плечу с республиканскими бойцами борется против фашистского генерала Франко. Здесь снова проявились ее черты бойца и талант писателя. Об этих страницах жизни рассказывает вышедший из-под ее пера роман «Дорога чести»[1].

Не случайно рядом с боевым орденом Красного Знамени, полученным за подвиги в боях гражданской войны, эта славная женщина хранит памятную медаль участника героической борьбы испанского народа против фашизма.

События, о которых идет речь в книге, примечательны по своей значимости и драматичности. Горячие предоктябрьские дни, когда шло размежевание сил революции и контрреволюции, бои на улицах Москвы в октябре семнадцатого, отпор англо-американским интервентам и их белогвардейскому охвостью на севере России в восемнадцатом, борьба против кулацко-националистической и белогвардейско-монархической контрреволюции на Украине летом девятнадцатого и, наконец, суровые зимние походы, борьба с сыпняком и разгром колчаковщины в Сибири в двадцатом году — таковы основные тематические узлы книги.

В воспоминаниях много личного, касающегося интимных переживаний автора. Это сочетание боевой и лирической тональности, это органичное переплетение поступков и дум, горестей и радостей мужественного солдата и любящей матери делают книгу близкой и доходчивой.

Современный читатель, особенно молодежь, найдет здесь живой рассказ о людях тех пламенных лет и их легендарных делах, ближе увидит солдат Революции, закладывавших фундамент величественного и гордого здания могучего государства рабочих и крестьян — первой в мире социалистической державы.

Книга эта не научный труд, не историческая монография, не систематическое описание событий, не бесстрастная хроника. Автор горячими мазками дает серию волнующих кадров из пережитого, внешне далеких и на первый взгляд не связанных между собою. Но только на первый взгляд. Воспоминания захватывают и покоряют именно незримой внутренней связью событий. Партия, революция, народ, коммунизм — вот что красной нитью проходит через всю книгу.

С большой силой эта внутренняя связь, этот горячий стержень проступает в сдержанной, но волнующей последней главе, рассказывающей о посещении автором Стены федератов на кладбище Пер-Лашез в Париже, о том, как у могилы расстрелянных версальцами борцов Парижской коммуны ложатся красные розы и алые гвоздики, принесенные бойцом победившего Октября.

Эстафета борьбы, начатая парижскими коммунарами, продолжена героями Октября и гражданской войны. Ее уверенно несут вперед вдохновенные строители коммунизма. Красное знамя Коммуны все выше реет над миром.

Прекрасно наше настоящее, чудесно будущее, но навеки незабываемо прошлое.

Живые страницы его читатель найдет в этой книге.

И. Данишевский, член КПСС с 1919 г.

Пролог

Вид с горы — на версты кругом. Без конца и края колышутся нивы, легкой дымкой затянут лес, а в долине голубеет тесьма Москвы-реки.

На пригорке — санаторий, похожий на белый корабль, весь из воздуха и стекла. Сосны, ели, березы теснятся вокруг поляны, где стоит наш дом, надвигаются на него со всех сторон и, связанные тишиной, неподвижные, бросают на землю темные, теплые тени.

Где-то звучит песня, плутая по холмам. Роса белым дымом стелется по полю. Полыхают зарницы, освещая окрестность.

— Зарницы… Хорошо! Это к хлебу зарит, — говорит Василий Иванович Качалов.

Он сидит возле рояля, у двери балкона. В светлом прямоугольнике открытой двери четким контуром обрисовывается его высокая изящная фигура.

Разговор, как обычно, идет в большой гостиной, где собираются после вечернего чая.

Сумерки делают комнату меньше и как-то сближают людей. Все всматриваются в не измененное сейчас гримом лицо Качалова, прислушиваются к его рассказу.

— Верно выразить виденное может только подлинное искусство! — говорит Василий Иванович. — Природа, — он указал на голубую даль, — природа — вот высший образец, а лучшее ее творение — человек!

И, не чинясь, прочел стихи с тем удивительным соединением простоты и патетики, которое ему было свойственно:

— Дверь в новый мир открылась мне внезапно! Вот об этом и хочу рассказать сегодня…

Усевшись поудобнее, Качалов продолжал:

— Это произошло в октябре семнадцатого… Мне тогда было чуть за сорок! Нечего греха таить — некоторые российские интеллигенты вели себя в те годы подловато. Саботаж учителей, врачей — что может быть омерзительнее! «Их пример — другим наука!» Как и многие актеры того времени, я был идейно рыхл и политически невежествен. Правда, семена, брошенные в наш театр Горьким во время революционного подъема, дали всходы, но их иссушили годы тягчайшей реакции.

Февральская революция дохнула воздухом митингов, собраний, выборов. Керенского многие из нас считали революционером и демократом. Все было интересно, ново, делало гражданином, поднимало в собственном мнении! Кадеты, эсеры, меньшевики — сколько оттенков «свободной» мысли! Выбирай любой… И только одна опасность, как нам тогда казалось, грозила новой жизни: большевики! Они для нас появились вместе с революцией. О них кричали в газетах, твердили на митингах. И пошло: «Долой войну! Долой эксплуататоров! Фабрики — рабочим! Землю — крестьянам! Социалистическая революция! Вся власть Советам!» А я в Советы не выбираю, — стало быть, это власть не моя, стало быть, она направлена против меня! Газеты трубили, на собраниях твердили, что большевики — узурпаторы, захватчики, насильники, что они рвутся к власти, враждебны русской культуре, моему очагу.

В сентябре на свободных общих выборах в Москве большевики получили большинство в семи крупнейших районных думах, на окраинах. Опасность, как нам казалось, нависла над Белокаменной. И вот она пришла реально — Октябрь.

В Петрограде в канун II съезда Советов, в разгар выборов по всей стране в Учредительное собрание, большевики почти бескровно захватили власть, арестовали членов Временного правительства. Керенский едва успел бежать и собирал в Гатчине верные полки. Но Москва — не Петроград. Москва — сердце России! Тотчас был создан из представителей всех партий Комитет общественной безопасности при городской думе. Командующий округом полковник Рябцев расстрелял в Кремле солдат 56-го полка, сагитированных большевиками. Многие интеллигенты тогда считали: как в 1812 году — подымется Москва и спасет Россию!

— Мне хочется рассказать не о том, что всем известно, — продолжал Качалов, — не о мыслях и чаяниях народа, а о наших настроениях тех дней, о настроениях людей, которые мыслили себя «над схваткой»! Не скучно ли, друзья?

— Что вы! Что вы! — раздалось вокруг.

— Тогда иду дальше… К тому времени наш театр имел свою студию. Она находилась в арендованном доме на Скобелевской, ныне Советской, площади, наискосок от дома генерал-губернатора, в котором с первых дней Февральской революции обосновался Московский Совет.

В первые месяцы Совет был меньшевистским. Но к Октябрю большинство перешло к большевикам. Дом генерал-губернатора стал штабом восстания.

Студия оказалась вблизи этого штаба. Театр в те дни, понятно, не играл, но все наши помыслы были прикованы к нему.

В том же доме, где помещалась студия, наверху находился детский сад нашего театра. Мы открыли его в войну, когда стало туго с продовольствием. Обычно в детском саду дежурили матери. В предоктябрьские дни эта обязанность перешла к отцам. Старшим был я.

Двадцать шестого октября семнадцатого года дети, приведенные с утра, так там и остались. Двадцать восемь ребятишек с разных концов города — куда их под выстр