Галич Александр
Верные друзья
Александр Галич
Верные друзья
...Тридцать лет назад на реке Яузе, за московской заставой Лефортово, жили три закадычных друга...
По Яузе, какой она была тридцать лет назад, - мутной, с захламленными берегами, с приросшими к ним маленькими косыми домишками, - плывет лодка, такая дырявая и заплатанная, что просто непонятно, как она держится на воде.
Ведут лодку по Яузе три дружка: Сашка Лапин, голубоглазый, взлохмаченный паренек, степенный и серьезный, прозванный за любовь к животным "Кошачий барин", Боря Чижов - "Чижик", с такими же, как у Лапина, голубыми глазами, но озорным и лукавым лицом, и худенький, длинноногий и длиннорукий Васька Нестратов, за важность и хвастовство именуемый "Индюком".
Вместе с лодкой выплывает песня, которую друзья орут истошными голосами:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар горит,
Буржуазия дрожит!..
Во! И боле ничего...
На руле, исполненный чувства собственного достоинства, сидит Васька. Он держит в левой руке замусоленную ученическую тетрадь, на обложке которой корявыми буквами написано: "песильник", поглядывает на яркое июльское солнце и командует:
- Прямо на борт! Пошевеливайся!.. Саша Лапин бросает весло.
- Чего он командует все время?! - И, повернувшись к Ваське, сердито говорит: - Не ты один здесь капитан!
- А кто ж будет командовать? - снисходительно спрашивает Васька. - Ты, что ли?
- Задаешься, Васька! - угрожающе произносит Саша и поворачивается к Борису: - Опять он задается! Макнем? В глазах у Бориса прыгают весело искорки:
- Макнем!
- Не надо! Не надо, дьяво... Но уже поздно.
Саша и Борис, едва не перевернув утлый корабль, хватают отчаянно барахтающегося Ваську за руки и за ноги и окунают в Яузу.
- Будешь задаваться?! Будешь задаваться?!
- Не... не... буду...
Ваську водружают обратно в лодку. Потоками течет с него мутная вода.
- Вот индюк! - с искренним возмущением говорит Чижик. - Сколько его ни макай, он все за свое!
- Ладно! - бормочет Васька. - Этого я вам не забуду!
Но тут же, разумеется, забывает.
С берега, из-за невысоких покосившихся заборов городской окраины, из-за полуразвалившихся стен и темно-бурых нагромождений шлака и мусора летит песня:
Недаром утром будит вас
Походный марш, товарищ!
Еще Царицын и Донбасс
Лежат в дыму пожарищ!
И мы идем в последний бой,
Вперед - сквозь непогоду,
За отчий дом, за край родной,
За счастье и свободу.
Друзья, насторожившись, прислушиваются. Протяжно гудит заводской гудок.
- Комсомольцы на субботник идут! - кивает Борис.
- А хорошо, ребята... - задумчиво улыбается Сашка. - Хорошо, что опять гудок гудит, верно?
Медленное течение тащит лодку. Песня на берегу затихает. Ребята переглядываются и подхватывают:
Ну что ж, друзья,
Споем, друзья.
Споем про дальние края,
Про битвы и тревогу,
Про то, как он, и ты, и я.
Про то, как вышли мы, друзья,
Как вышли мы в дорогу.
- А здорово у нас получается, честное слово! - вдруг восхищается Васька. - На всю Яузу слыхать!
Стоят покосившиеся домишки на берегу, течет мутная вода.
- Да, хороша у нас Яуза, - вздыхает Чижик, - только вот берега видать... простора нет...
- А есть реки, говорят... - Саша мечтательно глядит вдаль, - ни конца ни краю...
Васька самоуверенно встряхивает нечесаной головой.
- Погоди, поплывем еще туда! Поплыве-ем...
И друзья, переглянувшись, снова затягивают:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем...
С ТОЙ ПОРЫ ПРОШЛО ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
Весна. Дальние горы на горизонте. Степь в цветах и травах. По некошеным травам бешеным карьером мчится конь. У всадника - Лапина - кудрявая, разбойничья борода и веселые, голубые, слегка навыкате глаза.
За холмом сразу открывается одиноко стоящее среди степи красивое белое здание. Это Экспериментальный институт животноводства. Всадник проскакивает арку и оказывается на круглом дворе. Земля здесь плотно убита копытами. Денники окружают двор.
Навстречу Лапину выбегают две девушки в белых халатах и седой поджарый человек в ловко пригнанных сапогах и кожаной короткой куртке.
- Он! - вскрикивает одна из девушек отчаянно. - Александр Федорович! Ну что же это?.. Ведь самолет через пятьдесят минут!..
- Тише, тише, Олечка, - смущенно бормочет Лапин, - я на минуточку. Взгляну только - и обратно. Чего ты шумишь? Вон, гляди, Вера ведь не кричит!
- Я не кричу, я доктору все расскажу! - мрачно говорит вторая девушка.
- Не успеешь! - Лапин подмигивает и оборачивается к старику. - Федор Иванович, выведи-ка побыстрее. А то видишь!..
Старик понимающе кивает и бежит к денникам.
- Вот какие дела, девушки, - говорит Лапин, - и нечего в кулаки хихикать!..
И, замолчав на полуслове, он замирает.
Весенние лучи солнца вспыхивают на ярко-гнедом, горящем, как вычищенная бронза, коне. Конь сторожко ставит тонкие уши, косится на Лапина, перебирает точеными ногами.
- Повыше, повыше его ставь! - Лапин едва дышит от восторга. - Голову отпусти, пусть свободно держит... Ну что ты скажешь! Ну что за совершенство! Сила, мощь, грация, красота - все в нем есть! Разве не стоило ночи недосыпать, искать, мучиться, ставить тысячи опытов, чтобы такая красота появилась на земле?!
- Александр Федорович, самолет!
- Все в нем есть - и сухость краба, и нервность, и спокойствие формы... Вы поглядите на линию спины, на мягкость перехода, на бабки. Совершенство... Пусть не скульптура, пусть не вечное, зато живое совершенство.
- Двадцать минут осталось, Александр Федорович! - в голосе девушки слезы.
- Сейчас, сейчас! Никуда твой самолет не денется. - Конь пляшет, тянется к Лапину, высовывает розовый язык.
- Сахару просит, - восхищается Лапин, - ну не умница, сластена? Ты, Олечка, небось не догадаешься высунуть язык, когда сахару захочешь.
- Куда уж мне! Господи боже мой, семнадцать минут осталось! Опоздаете... А вас ждут в Москве... Вы же сами рассказывали...
Лапин прощается с конем, нежно его гладит, что-то шепчет. Потом резко поворачивается и, бормоча под нос: "Нужен мне этот отпуск" и "Пристали как банные листья", - прыгает на своего коня и стремительно уносится со двора.
- Расстроился, - говорит старик, прислушиваясь к стуку копыт.
- Двенадцать минут осталось! - охает девушка. - Столько лет он не отдыхал. А его друзья детства ждут, он ведь рассказывал... Сколько раз уславливались вместе отпуск провести. А теперь он на самолет опоздает.
Москва.
Аудитория университета.
Просторный зал, залитый солнечным светом. Полукруглым амфитеатром подымаются скамьи к потолку. Юноши и девушки внимательно слушают профессора Чижова.
- И под конец мне хочется сказать вам вот что... - Чижов хмурится, его подвижное лицо становится сосредоточенным. - Тем из вас, кто собирается стать нейрохирургом, то есть человеком, проникающим в мозг, самый сложный орган живого существа, в центр нервной деятельности, должно помнить: осторожность и еще раз осторожность! Вам доведется проникать за твердую оболочку мозга, и путеводителем будут ваши пальцы, пальцы хирурга. Прикосновение их должно быть легче лепестка, падающего в безветренный день, чуткость большая, чем чуткость пальцев скрипача-виртуоза... - Взглянув на часы, профессор улыбнулся. - Однако мы заболтались, я и вас и себя задержал. Мы расстаемся на несколько месяцев. До свиданья, товарищи, желаю вам доброго отдыха!..
Чижов неторопливо спускается с кафедры и идет к дверям.
Любимого профессора окружают студенты, и вся группа выходит в коридор. В коридоре - торжественная тишина, паркетный блеск, лестница, двумя маршами устремляющаяся вниз. Чижов в сопровождении студентов приближается к лестнице, серьезно о чем-то с ними беседуя.
И вдруг снизу раздается веселый возглас:
- Чижик! Эй!
Чижов широко открывает глаза, перегибается через перила.
- Саша! Кошачий барин! Ах ты, черт побери!
И остолбеневшие студенты видят, как их уважаемый профессор кубарем скатывается с лестницы, обнимает, тискает и тычет кулаком в бок невысокого человека с разбойничьей кудрявой бородой и лауреатским значком на лацкане скромного пиджака.
Архитектурное управление.
В приемную руководителя одного из отделений гражданского строительства - академика Василия Васильевича Нестратова - входят Чижов и Лапин. В комнате находятся человек двадцать с альбомами и рулонами чертежей в руках. По их лицам видно, что долгое ожидание приема здесь обычное дело. Кто-то из "новичков" негодует и возмущается, но большинство с унылым и скучающим видом слоняются по приемной.
Возле референта стоит тоненькая темноглазая девушка с планшетом через плечо и говорит взволнованно и торопливо:
- Товарищ; референт, вы поймите, седьмой день сюда хожу. Через день командировка кончается, а я не могу добиться товарища Нестратова...
У референта измученное и надменное лицо.
- Дорогой товарищ, я каждый раз спрашиваю, что у вас за дело к Василию Васильевичу, и вы регулярно отказываетееь отвечать!
- А если мне поручено с ним лично поговорить? Лично! Неужели нельзя?
- Я не говорю "нельзя", каждый трудящийся может быть принят Василием Васильевичем, но... согласитесь, что ж это получится, если к Василию Васильевичу Нестратову пойдет всякий кому не лень. Ну, зайдите денька через четыре...
Лапин переглядывается с Чижовым.
- Не могу я! - для убедительности девушка прижимает обе руки к груди. Я ведь из Тугурбая, вы поймите... издалека, с Камы... Мы строим город животноводов... Ну хорошо, я вам скажу, если нельзя иначе... Но даже странно... Мне комсомольская организация поручила лично... У нас есть предложение: замелить силикатный кирпич, который нужно везти за четыреста километров на наше строительство, первоклассным розовым туфом. У нас его сколько угодно! Но начальство наше уперлось! Раз подписано, говорит, значит подписано. А проект вами подписан, Нестратовым! Так легче же проект изменить, чем баржами силикат таскать...
